«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

О том, что немцы «натворили в Беларуси в прошлом веке», наглядно напоминает открытый в республике мемориальный комплекс «Детям — жертвам Великой Отечественной войны».

Расположен он в деревне с символичным названием Красный Берег, что в 21 километре на северо-запад от Жлобина (Гомельская область). В груди все холодеет, когда видишь этот печальный скульптурный ансамбль… Жгущее ощущение чужого, далекого горя захлестывает душу. Впрочем, словами это вряд ли передать. Больше эти чувства может понять тот, кто бывал в Хатыни — одной из 619 белорусских деревень, сожженных гитлеровцами вместе с жителями. Недаром мемориал в Красном Береге называют «детской Хатынью». Ныне это памятник, аналогов которому нет не только в России и Украине (не говоря уже о странах Балтии), но и вообще нигде в мире.

Прежде эта деревня, в которой проживают 2,5 тысячи жителей, привлекала внимание лишь памятником дворцово‑парковой архитектуры — построенной в конце XIX века усадьбой генерал-лейтенанта инженерии Михаила Готовского. Он не снискал какой-либо боевой славы — согласно данным энциклопедий, до выхода в отставку в 1876 году исполнял должность инспектора работ инженерного управления Кавказского военного округа. Позже генерал Готовский подарил имение своей дочери в качестве приданого, а она оформила его на своего мужа — Викентия Козел-Поклевского, сына российского миллиардера, промышлявшего в Сибири и на Урале. При большевиках дворец был национализирован, а ныне в его стенах располагается аграрный колледж. После же его открытия 28 июня 2007 года поблизости от дома-усадьбы «детской Хатыни» интерес к Красному Берегу возрос. Достаточно сказать, что за четыре года этот памятник горя (и фашистской бесчеловечности) посетили без малого 600 тысяч человек, было много и иностранных делегаций.

Идею краснобережской композиции выносил и воплотил тот же автор, который участвовал во второй половине 1960‑х годов и в создании памятного комплекса на месте сожженной Хатыни, — советский белорусский зодчий Леонид Левин. Ему было всего 34 года, когда в 1970‑м за тот известный всему миру комплекс он получил в составе четверки ваятелей престижнейшую по тем временам Ленинскую премию. С момента открытия в 1969 году воссозданную в бетоне и камне деревеньку Хатынь, сожженную в марте 1943 года, посетили более 36 миллионов человек из многих стран.

— Мемориал в Красном Береге должен был появиться еще в 1990‑х, — рассказывает автор проекта. — Но работу по разным причинам, в том числе и из-за нехватки финансовых средств, заморозили. Лишь благодаря вмешательству Президента страны нашли деньги на этот памятник… Как родилась идея? После Великой Отечественной много говорили о солдатах и партизанах и куда меньше — о детях на войне, которые наравне со взрослыми испытали все ее ужасы. Да, известно, что были пионеры-герои, многие ребята активно партизанили. Но надо помнить о том, что ребенок на войне, по большому счету, — это существо самое беззащитное. И оккупанты делали с нашими детьми что хотели. Только на территории Беларуси было 14 детских концлагерей, где у ребятишек выкачивали кровь для раненых солдат вермахта. И мне захотелось простым языком скульптуры поведать о том, что война украла у детей. А украла она все: родителей, детство, школу, небо, будущее… Жизнь, наконец…

Один из упомянутых архитектором Левиным гитлеровских детских «кровозаборных» концлагерей и располагался в Красном Береге. Непосредственно на этом месте был создан мемориал. Как и «Хатынь», он очень доступен для должного восприятия всем, кто его посещает. При этом комплекс напрочь лишен каких-либо характерных атрибутов войны, как то оружие, суровые лица, колючая проволока… В нем, напротив, словно господствуют мир и детство.

Но… Вот посетителей «встречает» тоненькая, хрупкая бронзовая девочка-подросток с поднятыми над головой скрещивающимися руками. Подчеркнуто длинные (будто недетские) пальцы широко разведены. Она как бы защищается от некоего неотвратимого ужаса, но уже осознает, что нет даже мизерной надежды на спасение, ибо она, на которой лишь простенькое платьице, уже в самой гуще беды. Это впечатление усиливает и остроскулый ее лик: голова приопущена, а глаза глядят мимо всех — в край квадрата из красного щебня, в котором стоит ребенок. Этот взгляд — как укор: вы меня не защитили, никто, ни один… Красный квадрат символизирует пролитую детскую кровь. Автор этой проникновенной скульптуры — Александр Финский.

Далее по ступенькам посетитель вступает на площадь Солнца. К ней ведут восемь лучей: один — черный, остальные — золотистые. Последние пронизывают путь к детским мечтам, черный же ведет в искаженную войной реальность… На нем в три ряда стоят выполненные из прочного бетона белые школьные парты, всего их 21. Они символизируют обычный по тем временам большой школьный класс. Ясно, что за эти парты дети никогда не сядут… Вернее, приезжающие сюда школьники и взрослые за них садятся (это не возбраняется) — но только для того, чтобы глубже вообразить всю трагедию случившегося здесь в годы гитлеровской оккупации.

Это только один класс, а ведь в годы своего хозяйничанья на чужой земле немцы уничтожили в Беларуси 13 тысяч школ — десятки тысяч подобных классов…

Говорят, что с высоты птичьего полета эти восемь лучей смотрятся еще выразительнее.

Экскурсовод, сам уроженец этих мест, Александр Манкевич рассказывает:

— В краснобережский лагерь смерти узников свозили из нескольких районов тогдашней Советской Белоруссии. Отбирали детей в возрасте от 8 до 14 лет. Фигурка девочки в начале мемориала неслучайна: большинство сюда попадавших были именно девочки. У них чаще всего встречались первая группа крови и положительный резус-фактор. Тети и дяди в белых халатах вели себя с жертвами без особой строгости, но кровь забирали у них до последней капли. Умирать было не больно — обескровленные дети просто засыпали. А тем, кто еще подавал признаки жизни, губы смазывали ядом — этакий своеобразный жест гуманизма со стороны бездушных палачей…

Здесь, в Красном Береге, был апробирован новый — «научный» — метод забора крови. Детей подвешивали под мышки, сжимали грудь. Для того чтобы кровь не сворачивалась, делали специальный укол. Кожа на ступнях отрезалась — или в них делались глубокие надрезы. Вся кровь стекала в герметичные ванночки. Тела ребятишек увозили и сжигали.

Иным детям «везло» больше — их отправляли донорами в Германию и там забирали у них кровь для раненых офицеров и солдат вермахта…

По данным архивов известно, что из этого лагеря фашисты вывезли 1.990 детей, в том числе 15 юных жертв были из Краснобережского сельского Совета. Это установила Чрезвычайная комиссия, работавшая тут еще в 1944 году. При этом фамилии местных детишек были выяснены, имен же других доискаться, увы, не удалось. Вообще же, по официальным данным, в годы Великой Отечественной узниками детских концлагерей стали более 35 тысяч только белорусских детей.

* * *

Некоторым ребятам-«донорам» довелось выжить. Например, Ларисе Толкачевой и Нине Иоффе.

Последняя признавалась в слезах: «Я это все восприняла настолько неожиданно, как будто вновь очутилась в том времени». А Лариса Толкачева часто приносит цветы к бронзовой беззащитной девочке, пытающейся закрыться руками от неотвратимой своей участи. Эта бывшая узница концлагеря рассказывала: «Нас привезли — и сразу вешают бирки на шею. Что там было написано — не знаю, но я сразу ее сбросила, за что получила первый подзатыльник…».

А россиянин Николай Згурский с тринадцати лет носит печать кровавой жажды рейха на запястье левой руки — это «памятное» клеймо ему поставили именно здесь, в Красном Береге.

— Брали кровь по-страшному, — вспоминает Николай Ильич. — Начинают брать — и радуга в глазах идет. Становится все такое оранжевое. И теряешь сознание… Прекращают, уносят. Как я остался жив — не понимаю. Наверное, лишь по счастливой случайности.

У черной школьной доски в «мертвом классе» экскурсовод Александр Манкевич проникновенно декламирует наизусть письмо 15‑летней Кати Сусаниной, которое на этой доске воспроизведено будто мелом. История этого документа более или менее известна, но есть смысл напомнить ее здесь, ибо новые поколения школьников и молодежи, увы, в большинстве своем мало интересуются родным военным прошлым, путают 9 мая 1945‑го с 22 июня 1941‑го (это в лучшем случае, в худшем — вообще знают ли эти даты…).