«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я и сейчас не могу вспомнить, как мы прощались с мамой. Её вдруг просто с нами не стало, и, казалось, мы о ней больше ничего никогда не узнаем и не услышим. Взрослых на распределительном приемнике грузили в товарные ва­гоны, а детей, тут же грузили в другие товарные вагоны, силой вырывая из рук матерей. Многие матери не выдерживали и падали в обморок, некоторые – буквально дрались с немцами. Были и такие, которые по­крывались на глазах сединой. Детский плач и рев заглушали звуки не­мецких команд и распоряжений, матери доходили до сумасшествия. Немцы как звери, нет, не звери, а хуже зверей. Просто звери и животные не позволяют себе подобного. А эти сволочи силой вырывали ребенка у матери и при этом жестоко избивали свою жертву. Мы ещё долго надеялись, что мама придет к нам. Мы запомнили, как она билась от отчаяния, будто сама расставалась с жизнью, а мы с сестрой намертво вцепились в её юбку, как за последнюю в жизни на­дежду. Время шло. Наш приют располагался на берегу Чудского озера. В нашей группе были ребята в основном моего возраста, но Ирочку оставили со мной, так просила мама. Её последние слова при расстава­нии были: «Не разлучайте их друг от друга!» Так я с восьми лет оказал­ся ответственным за судьбу своей младшей сестры. Дети в приюте ложились спать очень рано, надеясь во сне забыться от вечного голода, болезней. Вшей, блох было столько, что и сейчас вспоминая те ужасы, волосы встают дыбом. Я каждый вечер раздевал сестренку и снимал горстями этих тварей, но их было во всех швах и стежках одежды очень много. Себя я тоже чистил, как обезьянка, от всякой нечисти постоянно. Спать я старался как можно меньше, очень боялся уснуть и не проснуться.

В детском лагере смерти Саласпилс

В конце сентября 1942 года приют стали готовить к эвакуации. Нас привезли в Латвию в концлагерь Саласпилс в семнадцати километрах от города Риги. Как потом стало известно, немцы за годы войны унич­тожили в нем сто тысяч человек, в том числе и семь тысяч детей. Лагерь оказался настоящим городом смерти. Дети и взрослые умирали сотня­ми, а пока они были ещё живы, выкачивали из них всю кровь. У нас у всех, даже у годовалых детей, брали из вены кровь. Ежедневно из на­шего лагеря отправлялось множество ящиков с ампулами детской крови в немецкие лечебные учреждения.

К весне 1943 года, все дети, которые ещё не погибли, были изнуре­ны до такой степени, что уже никакой реальной ценности для немцев не представляли. Мы с Ирой спаслись чудом. В это время в лагерь при­были представители международной лиги Красного креста и увидели как уничтожаются тысячи маленьких детей. Кроме того, польский жен­ский монастырь Лидзбарг – Варминьский, настоятельницей которого была монашенка Едзия Ледчинская, заплатил большие деньги нацистам концентрационного лагеря Саласпилса, тем самым выкупив из зверского плена несколько сотен детей, в том числе и нас с сестрой. Самых маленьких детей возрастом до года фашисты так и не отдали – уничтожили всех: вывозили грузовиками и затем сбрасывали в овраг. В мае 1943 года нас вывезли на подводах, которые выделил мона­стырь. Периодически останавливались для принятия пищи. Кормили нас хорошо и сытно. У некоторых детей истощенные дистрофические желудки не выдержали и они погибли. Многие дети не знали, кто они и откуда. У большинства детей на шее болтались бирки – имя, фамилия, возраст. Но кто может утверждать, настоящее ли имя значилось на де­ревянных дощечках. Ведь дети всегда остаются детьми. Ведь ими меня­лись, кидались как мячиками, снимали с умерших, теряли, и тогда под­бирали первый попавшийся, и вешали на шею себе. Безымянные дети числились под номерами. Мы неделями находились в дороге. Все были совсем завшивевшими.

Свирепствовали тиф, дизентерия, чесотка, оспа. Многие не выдерживали страдания и погибали. Хоронили при дорогах. Так в конце мая 1943 года часть привезли и оставили в городе Шедува, Литва. Остальных повезли дальше. В городе Шедува нас, детей, в количестве 100-120 человек, размес­тили в 2-х этажном кирпичном здании на центральной площади, на кото­рой также находились Любский замок и костел Святой Анны. Разместили нас по комнатам, где стояли большие кровати с матра­цами и ватными подушками. Нас водили в баню, одели другую одежду, которую по всей видимости собрали у местного населения. Питание было трехразовое и даже давали кусочек булочки на ужин. В столовую водили по группам, а перед принятием пищи нас заставляли читать мо­литву «Отче наш». Дети во все времена остаются детьми. Всё свободное время мы проводили во дворе и на улице. Нас очень интересовала новая обстановка, новый город, новые люди. Мы вслушивались в их незнако­мую речь, наблюдали за их бытом, нравами и обычаями. По всему чув­ствовалось, что это был глубокий тыл, что фронт был очень далеко, здесь не слышались бомбежки и грохот канонад.

Здесь был другой мир. Осенью 1943 года в наш приют стали приходить посторонние дяди и тёти, которые внимательно всматривались в лица ребят, как будто изучая их. Оказалось, они приходят выбирать себе ребёнка. И с этого момента на моих глазах стали разыгрываться страшные сцены. Помню такой случай. Какие-то супруги выбрали себе мальчика че­тырех лет. Он был так рад, так счастлив, что тут же стал называть их папа и мама. А потом очень гордый повернулся к девочке, такой же крохе, как и сам, и хвастливо сказал: «Вот за мной пришли мама и папа, а за тобой никто не пришел!» Девочка сильно расплакалась и чтобы отомстить обидчику, подбежала к другой супружеской паре, которой непременно был нужен мальчик, и проронила сквозь слезы: «А вот мои папа и мама, и я тоже пойду домой!» Видимо такими горькими были её слёзы, столько надежд вложила она в слова МАМА и ПАПА, что дрог­нуло сердце супругов, и они взяли девочку. Дети каждый день с нетер­пением ждали прихода взрослых. Каждый мечтал о семье. Однажды ут­ром в приют пришли две пожилые женщины. Все дети, которые были в помещении, наперебой закричали: «Тётя, возьми меня, тётя, возьми ме­ня!»

Я тоже мечтал о счастливой жизни хоть на один денёк и поэтому вместе с другими орал и я. Обе тёти с серьезным видом стали обходить наши ряды и внимательно вглядываться в наши лица. Наши нянечки и воспитатели старались нас успокоить, но это им удавалось плохо. Отто­го ли, что я кричал громче всех или по другой неведомой мне причине, но женщины остановились около меня и я понял, что выбор пал на ме­ня. Одна из них подошла ко мне, взяла меня за руку и отвела в сторону. Шум и крик сразу прекратился. Все с большим любопытством и зави­стью смотрели на меня и на двух женщин. Женщина, которая держала меня за руку, стала разговаривать со мной и старалась освободить свою руку от моей. Но я так сильно вцепился в её руку, что она еле-еле её освободила. Мне казалось, что освободи я свою руку, то я навсегда по­теряю то, что больше никогда не приобрету. Первая женщина немного говорила по-русски, и она стала объяснять мне и воспитателям, что они хотят меня усыновить, и просят оформить соответствующие документы.

Узнав об этом, прибежала моя сестра Ира из младшей группы и броси­лась мне на шею, рыдая. Удивленные женщины хотели уже отказаться от меня и выбрать себе другого мальчика. Но тут подошла воспитатель­ница тётя Валя и успокоила женщин, сказав, что эту девочку скоро тоже возьмут в семью и увела Ирочку в другую комнату. Мы с Ирой с самой войны не расставались, особенно когда не стало нашей мамы с нами, но желание жить в семье и понимание, что вдвоем нас не возьмут, было на тот момент сильнее других чувств. С появлением меня в доме новых хозяев жизнь круто изменилась. Если в приюте мы целыми днями были предоставлены сами себе – иг­рали, хулиганили, кто-то пытался воровать, то здесь у меня появилось столько обязанностей по дому, что и взрослый не каждый справится. Моя новая мама пыталась меня кормить вкусной и разной пищей, но меня бесконечно рвало, мой организм не принимал пищу. И так про­должалось с неделю. Через несколько дней хозяева пригласили мне док­тора, который внимательно меня осмотрел, назначил лечение лекарст­вами, а главное питание – понемногу, хотя я постоянно просил хлеба.

Моя жизнь в новой семье началась с того, что хозяин заставил меня ухаживать за домашними животными, а в свободное время я заготавли­вал ему деревянные шпильки – гвоздики для пошива обуви, которую он делал, в том числе и для немецких офицеров. Хозяин сильно пил и часто в его доме собирались пьяные компании. Во время очередной пьянки он заставлял меня петь, плясать и веселить его пьяное общество. Выдав весь свой репертуар, какой мог, я останавливался, чтобы отдышаться и отдохнуть, но меня заставляли плясать снова и снова, доведя меня до слёз. Тогда пьяный хозяин вставал, снимал со стены широкий, толстый кожаный ремень и начинал меня им охаживать. Защитить от своего му­жа-деспота меня не могла даже хозяйка. Однажды мы с ней пошли на рынок, и я набрался смелости, попросив её зайти в приют, повидать свою сестру. И она согласилась. Мы купили на рынке всякой еды и по­шли в приют. Через какое-то время нам привели Ирочку. Она была ху­денькая и совсем не похожа не себя. Она бросилась ко мне в объятия и всё рыдала. Моя хозяйка так растерялась, что не знала, что с нами де­лать. Наша дорогая тётя Валя стала уговаривать мою приемную маму оставить меня в приюте, уверяя, что нам нельзя расставаться. Тогда моя хозяйка приняла решение взять Ирочку к нам домой в гости. Погостив у нас целый день, к вечеру хозяйка отвела её в приют. С этого дня Ирочка стала сама приходить ко мне по выходным дням.