«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Родилась 14/8/1919 в селе Новопавловка Одесской области. Родители были простыми людьми, отец трудился шорником, был коммунистом и в 1928 году стал первым председателем еврейского колхоза в нашем селе. Зажиточные селяне-украинцы, настроенные против колхозов, неоднократно угрожали отцу расправой, дважды поджигали наш дом, и в итоге отец был вынужден покинуть Новопавловку и уехать на строительство ДнепроГЭСа. В 1931 году наша семья: мама, старший брат Давид (1910г.р.), сестра Фира (1912г.р.) и я приехали к отцу в Запорожье. Отец жил в рабочем бараке, комнаты в котором были перегорожены фанерными стенками, каждый такой закуток — на одну семью. В этой «фанерной каморке» с трудом поместилась одна кровать, стол и сундук, на котором спала я, самая младшая в семье. Отец по рабочей карточке получал 800 грамм хлеба в день, а мы, иждивенцы — по 400 грамм, иногда по карточкам выдавали крупы, а мясо в нашем рабочем бараке никто не видел. Брат учился в Киеве в Горном институте, средняя сестра после окончания сельхозтехникума работала агрономом МТС, и крупу, которую нам выдавали по карточкам, мама в посылке отправляла детям-студентам. В 1937 году, после окончания средней школы, я поехала поступать в 1-й Киевский медицинский институт, так как всегда мечтала стать врачом. Конкурс в тот год был 8 человек на место, но я успешно прошла все экзамены и стала студенткой мединститута. Жила в общежитии, стипендия тогда была всего 37 рублей, и мой отец, чтобы помочь мне, ходил по ночам на разгрузку вагонов и посылал мне иногда еще по 20 рублей. Занимались мы в институте с утра до вечера, тогда учили и учились на совесть. Иногда, чтобы попасть на спектакль в Театр русской драмы или в Киевский оперный театр, мы, студенты, просто экономили на еде, чтобы иметь деньги на покупку театрального билета. Обычная, голодная, но полная радостных и интересных событий студентческая жизнь. В июне 1941 года я сдала экзамены за 4-й курс.

— А как студенты относились к происходящим до войны в стране событиям?

— Мы были далеки от «обывательских разговоров», все время и мысли забирала напряженная учеба. Да и в предвоенные годы мало кто осмеливался вслух выражать свое мнение, идущее в разрез с официальной установкой. Но я помню, как многие не верили в то, что Постышев — «враг народа», и как незадолго до войны люди возмущались, что в Германию составами отправляют русский хлеб.

— Где Вас застало начало войны?

— В Киеве. Накануне был сдан последний экзамен в сессии, и 22-го июня я встала рано, чтобы собрать вещи к поездке домой. В семь часов сорок минут утра в воздухе раздался гул самолетов и одна из семи девушек, живших со мной в одной комнате общежития, подошла к окну и стала возмущаться: «Как это можно в воскресенье, ранним утром, устраивать учения!? Весь город разбудили! Безобразие! Да я сейчас самому Хрущеву позвоню!»... А это немецкая авиация летела бомбить Киев...

Уже вечером того же дня студентов мединститута отправили на киевский вокзал, куда прибывали с западной границы первые эшелоны с испуганными и растерзанными беженцами, мы занимались разгрузкой и сортировкой прибывших. В июле нас на целый месяц отправили на окопные работы, на рытье противотанковых рвов на западных подступах к городу. В августе мы вернулись в город, который подвергался ежедневным бомбежкам. Это был настоящий кошмар... Мы ютились где попало, пока не объявили об эвакуации мединститута в Харьков. Часть студентов не захотела ехать в эвакуацию, они отправились по домам... Несколько десятков ребят с нашего курса по их желанию отправили на фронт «зауряд-врачами», а остальные прибыли в Харьков. Пробыли мы здесь примерно месяц, но и Харьков стали ежедневно бомбить, учебный процесс было невозможно организовать, и ректор 1-го Киевского мединститута Медведь отдал распоряжение эвакуировать институт вглубь страны. В октябре сорок первого года эшелон со студентами и преподавателями института прибыл в Челябинск. На улицах уже лежал снег, а мы все были в летней обуви и одежде. Возобновились занятия, каждый день в течение 8-10 часов мы занимались в институте, а по ночам подрабатывали дежурствами в госпиталях, ведь у нас совсем не было денег. Я жила вместе с двумя подругами на съемной квартире. На последнем пятом курсе мы усиленно изучали военно-полевую хирургию и оказание первой помощи в полевых условиях.

12/8/1942 после сдачи последних экзаменов состоялся выпуск из института, а еще через пять дней меня призвали в армию. Отправили в резерв Санитарного управления РККА в Москву, здесь нас обмундировали, мне было присвоено звание военврача 3-го ранга — одна «шпала» в петлицах. В течении нескольких недель нас всех распределили по частям Действующей Армии.

— Ваши родные успели выбраться с Украины летом сорок первого года?

— Старший брат перед войной работал на торфоразработках во Львовской области, с началом войны был мобилизован в армию, служил в кавалерии, но моя связь с братом прервалась после того как его тяжело ранило. А жена брата с двумя маленькими детьми не успела эвакуироваться из Киева, и они были расстреляны немцами в Бабьем Яру...

Отец, которому тогда было пятьдесят с лишним лет, в июле ушел в ополчение, а потом вместе со своим заводом эвакуировался в Соликамск. Сестра, работавшая до войны агрономом, вместе с коллективом своей МТС была эвакуирована на Северный Кавказ, и она успела забрать маму с собой из Запорожья. Когда немцы подошли к Кавказу, сестра с мамой были вынуждены снова уходить на восток, и в очереди на пароход через Каспий встретили знакомого земляка, который рассказал, что отец жив и находится в Соликамске. Тогда они направились к отцу.

Вся семья вместе собралась только после войны.

— В какую часть Вас направили из резерва Сануправления?

— Я была направлена служить в 11-ую бригаду морской пехоты (морская стрелковая бригада). Бригада была сформирована из моряков Тихоокеанского Флота на Дальнем Востоке и отправлялась на Ленинградский фронт. Я попала служить военврачом, командиром медико-санитарного взвода 2-го стрелкового батальона бригады. Личный состав 11-й бригады был сплошь из молодых здоровых моряков, и когда я увидела, что мне предстоит командовать двадцатью высокими крепкими матросами, то поначалу растерялась. Мой взвод состоял из одного военфельдшера, трех санинструкторов, остальные: санитары-носильщики. По железной дороге бригаду перебросили в Тихвин, а потом на судах переправили через Ладожское озеро. Плыли ночью, был шквальный ветер, шел мокрый снег вперемешку с дождем, нас обстреливали. Бригаду на Ленфронте дислоцировали в районе Черной речки, и в бой мы вступили в январе 1943 года, когда началась операция по прорыву блокады Ленинграда.

— Как Вам запомнился январский прорыв блокады?

— На рассвете началась сильная и долгая артиллерийская канонада, а потом вперед, в первой волне атакующих, по льду Невы пошли штрафники. Через какое-то время санвзводу передали приказ, выдвинуться вслед за наступающими войсками, и когда мы шли по месту недавней атаки, то становилось жутко, там ногу негде было поставить, все было сплошь устлано убитыми телами. Эвакуация раненых проводилась на волокушах, так за эти волокуши чуть ли не драка была, пехота пыталась забрать их себе для подвоза боеприпасов, ведь никакой вид транспорта не мог там пройти. В разрушенном здании 8-й ГЭС, в километре от передовой мы разместили свой батальонный санитарный пункт.

Раненые просили пить, а воды рядом не было, растапливали снег, чтобы их напоить. Холод ужасный, накрывали раненых ватными одеялами и шинелями, снятыми с убитых. Медицинскую помощь все время оказывали под неослабевающим огнем немецкой артиллерии. Несколько дней подряд раненые поступали без передышки, и когда бригаду вывели из боя, то в строю осталось меньше трети личного состава. За участие в прорыве меня наградили медалью «За Отвагу». Нас отвели в резерв и весной остатки бригады влили во вновь формируемую 120-ую Стрелковую Дивизию, которой командовал полковник Батлук. Я была направлена для прохождения дальнейшей службы в медико-санитарный батальон дивизии, меня назначили врачом шоковой палаты.

— Что такое «шоковая палата»?

— Эта специальная палатка — «палата шоковой терапии», реанимация в полевых условиях, здесь концентрировались тяжелораненые, не подлежащие эвакуации, другими словами — фактически, безнадежные раненые. Здесь им переливали кровь и плазму, кололи кардиостимуляторы, предпринимались все меры чтобы спасти им жизнь, чтобы вытащить тяжелораненых «с того света», выправить их состояние до кондиций, позволяющих эвакуацию в тыл или выполнение хирургической операции.

— Вам самой приходилось проводить хирургические операции в условиях санбата?

— Множество раз, но только в качестве ассистирующего хирурга.

В санбате была два опытнейших ленинградских хирурга: ведущий хирург санбата майор Исаак Цибульский и майор Симонов, они и проводили операции.