«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

После госпиталя, меня к моему удивлению направили в свой родной полк. В июне 1945 года наш корпус возвращался в Ленинград, и дислоцироваться он должен был под Выборгом. Туда отправили всю технику, а войска пешим маршем вошли в Ленинград. Дивизии входили с трёх сторон, а по пути стояли построенные деревянные арки. На месте нынешних «Московских Ворот», которые тогда были демонтированы и где-то хранились, стояла деревянная триумфальная арка, на которой было написано «Слава Победителям!» По проспекту шли колонной по восемь человек в ряд. Потом перестроились по шесть, потом по четыре, потом маленький ручеёк, потому что всех солдат расхватали ленинградцы.… И что удивительно для того времени, по радио несколько раз в день в течение, наверное, недели звучали примерно такие объявления: «Уважаемые товарищи гвардейцы 30-го гвардейского корпуса. Вернитесь в свою часть! Для этого надо прибыть на Финляндский вокзал и бесплатно доехать до Выборга». Причём все это говорилось без всяких угроз.

В 1946 году мне было всего девятнадцать лет, когда в полк пришла разнарядка. Конечно, мы ничего об этом не знали, просто нас построили, отобрали тех, кто ростом повыше. А т.к. у меня примерно 175 сантиметров, то меня тоже отделили, и так я оказался на торпедном катере. К тому же, как мне потом рассказали, сыграл свою роль и тот факт, что у меня в личном деле было указано, что я служил в морской пехоте.

И к лету я уже служил мотористом на торпедном катере. Катера были деревянные, наши, а двигатели на них стояли американские — мощные «кэртис». Достаточно сказать, что при выходе в атаку катер давал 52 узла, а ведь это почти сто километров в час. Мы тогда базировались на базе «Литке», что недалеко от Кронштадта. Моим командиром был рекордсмен СССР в беге на полторы тысячи метров. Его звали Иван Бейсябога, представляете такая фамилия? Это был прекрасный человек, украинец, хорошо играл на скрипке. И видно чем-то я ему приглянулся, потому что как-то, когда стояли в Кронштадте, он подошел ко мне и говорит: «Разденься!» Я удивился: «Что?» Он повторяет: «Разденься!» Я разделся до пояса, он говорит: «Штаны!» Я что-то заколебался, тогда стоявший рядом боцман Иван Рыжов говорит: «Ты шо, девка, что ли? Сними штаны, тебе говорят». Снимаю. Он подошел, пощупал грудь, руки, ноги особенно и говорит: «Бегать будешь!» Я не понял в чём дело, а оказывается, у него был просто тренерский зуд. Вот так я потом стал бегать. И, несмотря на ранения, бегал тогда с удовольствием. Все выходят на зарядку и как тогда говорили «филонят» т.е. там руками машут потихонечку… А мне он отмерил круг в пятьсот метров. Встанет, в руках два секундомера и по утрам меня гоняет, и вечерком ещё.

Даже ездили с ним на соревнования в Сочи, это, конечно, мне было в удовольствие. Все служили, а я поехал в Сочи, на соревнования. Ещё мы ездили на всефлотские соревнования в Порт-Калаут. Тут даже похвастаюсь: в 1947 году я стал чемпионом Краснознаменного Балтийского Флота по бегу на полторы тысячи метров. Помню, что я бегал эту дистанцию за 3,52, а это приличный результат. Но на «мастера спорта» я так и не набегал. Все как-то ускользал от меня «мастер». Тогда повышали нормативы, и я в них уже не укладывался. Но несмотря на то, что я серьёзно занимался спортом всё же хочу отметить, что самое тяжелое физическое испытание я все-таки испытал на фронте, когда мы в Эстонии быстро наступали в сторону Таллинна.

Помню, во время службы на флоте мы с ребятами любили петь песни, которых знали очень много. Некоторые я помню до сих пор. Вот, например, о севастопольском матросе:

На ветвях израненного тополя
тёплое дыханье ветерка.
На пустынном рейде Севастополя
ни луны, ни звёзд, ни огонька.
В эту ночь кварталами спалёнными
шел моряк, прощаясь с бастионами,
с мёртвой корабельной стороной...
На кладбище старом, над могилами
конвоиры вскинули стволы.
Он стоял. Тельняшка полосатая,
пятнами от крови запеклась.
Он сказал: "Повоевал богато я,
вашей чёрной крови пролил всласть.
Это мы с братвой, ночами тёмными
вас подстерегали пулей злой.
В Инкермане над каменоломнями,
на крутых утёсах под Ялтой.
Встали вы на якоря, не рано ли?
Шторм придёт и вырвет якоря.
В разнобой, не в лад винтовки грянули.
Кровью озарилася заря…

А вот песня о Северном Флоте:

Я люблю этот город туманов,
опустившихся, низко к воде.
За его молодых капитанов,
что я знаю, не дрогнут нигде.
А ещё я скажу по секрету.
Я люблю этот город морской
за одну дорогую примету,
за девчонку с косой золотой.
Переулок ветрами увитый
и на рейде морские суда,
а за ними простор ледовитый,
где сливается с небом вода.
В нём грустил я последние годы,
твои, вспоминая черты.
Я хмелел от лихой непогоды,
как от чистого спирта, а ты?

Ещё помню песню о морских «охотниках»:

На этой дубовой скорлупке
отважные люди плывут
Пусть волны доходят до рубки,
но с ног они нас не собьют.
Мы с морем сроднились, ребята.
Гордимся мы службой такой.
Уходит от берега «ястреб» морской
и девушка машет рукой.

Вот ещё одна песня:

Ходят ветры, ходят вьюги
с океана в океан.
Ходит с севера до юга
в дождь, метели и туман.
На ветру не остывая
от фронтов и до фронтов,
ходит слава боевая
о геройстве моряков.
Это в бой идут матросы.
Это в бой идут моря
Но бывает, расстаётся
с кораблём своим моряк.
Значит, силу краснофлотца
на земле узнает враг.
Ничего, что сердцу тяжко
и не флотская шинель.
На груди твоей тельняшка,
тёмно-синяя фланель.
Это в бой идут матросы
Это в бой идут моря.
И когда бои вскипают
и тебе сам чёрт не брат
В жаркой схватке возникают
бескозырка и бушлат.
И опять в руке граната
и глаза огнём горят
То балтиец из Кронштадта,
из Полярного моряк.
Это в бой идут матросы.
Это в бой идут моря!

Эта песня, кстати, о морской пехоте. Одеть перед боем бескозырку, это была даже больше, чем бравада. Ведь нас в морской пехоте одели в сухопутную форму, но перед атакой все сбрасывали каски и надевали бескозырки. Моя у меня сохранилась до сих пор. На ее ленточке дорогая моему серцу надпись: «Балтийский Флот»…

Помню, в бригаде мы пели такую песенку с хулиганским мотивом:

В бардачном Таганроге
иду я по дороге.
В обмотках двухметровых.
Считаясь моряком…

Вот уже и забыл как дальше… Знаете, есть такая песня «Застольная Волховского Фронта»? В ней еще есть такие знаменитые слова: «Выпьем за тех, кто командовал ротами…» и так далее. Так вот мы добавляли к ней ещё один куплет:

Вспомним и тех, кто в тылу ошивается.
С женами нашими спит.
Кто вечерами сидит в ресторанчиках
«Смерть оккупантам!» кричит.

А через некоторое время по приказу меня перевели служить на линкор «Октябрьская Революция». Это бывший «Гангут» — знаменитый линкор ещё царской постройки. После войны это был самый мощный корабль на Балтике. Огромный, просто гигантский корабль. Когда приходили на практику курсанты, то численность экипажа доходила до девятисот человек. Только представьте себе, что ствол орудия главного калибра, на котором я служил вертикальным наводчиком, весил 59 (!) тонн. Снаряд к нему почти полтонны... Два полузаряда пороха по сто с лишним килограммов, а дальность стрельбы 40-45 километров. Объясню в двух словах механику — замок две тонны. Вот ты сидишь в таком почти кресле. Нажимаешь ручку, отводишь её на себя, и замок автоматически открывается. Снизу, из крюйт-камеры, на лифте поднимается болванка-снаряд. Автоматическим банником он загоняется в ствол. Потом в шелковом мешке полузаряд пороха. За ним второй полузаряд и замок закрывается. В его центральной части в отверстие вставляется запал. Это отверстие закрывается заглушкой. Перед тобой красная лампа и «ревун». Он репетирует, т.е. повторяет сигнал выстрела. Загорается красная лампа и «ревун» дублирует. Оттягиваешь ручку и… Всё автоматизировано было. Стрелять могло только одно орудие из башни. Больше нельзя, иначе с корабля всё сыпалось к чёрту ведь удар страшный. Ну, представляете теперь себе такое орудие? Башню проектировал адмирал Макаров. И она была так спроектирована, что попадание равноценного снаряда в 305-мм, не пробивало башню. Потому что толщина брони была миллиметров четыреста! На башню имели право заходить только те, кто в ней работал, да ещё командир корабля, старпом и всё. Больше никто не имел права заходить.

Но Никита Сергеевич его разрезал — это, конечно, было преступление. Вот американцы, почему они не резали свои линкоры?.. Я подучился в школе оружия и стал комендором орудия главного калибра — 305-мм.