«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

И в этом лагере мы захватили тридцать с лишним эсэсовцев, но большинство из них были эстонцы. Друг мой Сашка подошел к какому то сараю и открыл ворота. Ему было всего 22 или 23 года, но вот когда он открыл ворота, я увидел, как человек моментально стареет… Он не поседел, нет. Просто у него спина как-то сгорбилась… Подошел я и ещё ребята и мы все увидели в этом складе рядами выложенные детские тапочки, женские волосы, лежавшую стопочками детскую одежду… Ну, представляете, что это такое увидеть? Тут подошел Ваня Бударин, посмотрел, и когда он обернулся… Я такого страшного лица больше некогда не видел... Говорит мне: «Видал там сортиры?» А недалеко стояли огромные деревянные туалеты, очков на двадцать каждый. На стене барака был, наверное, пожарный щит, на котором висели ломы и лопаты. Ваня говорит мне: «Берите ломы и лопаты. Скажите немцам, чтобы они сорвали доски с этими очками». Подошли к немцам показали, объяснили, что нужно сделать. Они сделали. Тогда он сказал, чтобы мы нарезали проволоки. Показал, какого размера. Затем приказал немцам, чтобы они руки убрали за спину, и говорит нам: «А теперь свяжите им руки». Они орут, а куда деваться. И когда связали руки эсэсовцам, повернулся ко мне и говорит: «А теперь веди их туда и всех утопить в говне!» Я ошалел, стою неподвижно, и вдруг он яростно заорал: «Ты еврей или нет?!» Но я же тогда ещё всего и не знал, какая горькая участь постигла моих соплеменников, поэтому стоял, как вкопанный. Ваня повторил: «Сейчас же всех туда!» Подошли ещё ребята, человек пять и мы их всех… Благо они со связанными руками. В это время высадилась вторая группа десанта и к нам бежит майор Кондратенко. Подбегает и спрашивает: «Где пленные?» Просто мы, когда высадились, то по рации сообщили, что захвачены пленные. Бударин говорит, показывая на сортир: «Вон там…» Майор заорал: «Кто это сделал?!» Не знаю, что меня толкнуло, но я сделал шаг вперёд. Он, в такой ярости, стал рвать кобуру, но тут Ванька шагнул между нами, и говорит: «Товарищ майор, это я ему приказал. Подойдите лучше к сараю». Тот кричит: «… твою мать! На кой мне этот сарай?!» Бударин настаивает: «Нет, вы подойдите, подойдите». Майор зашел в сарай… Вышел оттуда и говорит: «Как фамилия?» Я говорю: «Альтшуллер, а что?» Он говорит: «Если уцелеешь и будешь представлен к награде, своими руками разорву лист. Если в следующий раз, по твоей вине не останется пленных, „шлёпну“ не задумываясь, и никакой командир тебя не спасёт. Понял?», развернулся и ушел. Я рассказал это вам, чтобы вы хоть немного поняли, что война это действительно страшное дело… Страшное, на самом деле, не в том, что он мог меня расстрелять, а в том, что вот такие коллизии случались, нечеловеческое это всё. И это не нуждается в оправдании. Мы делали то, что надо было делать! То без чего страну нельзя было бы спасти, но вспоминать об этом сверх тяжело…

Севернее Тарту нам предстояло форсировать реку Эмайыги — «мать-река» по-эстонски. Но перед тем, как начали выходить на исходные позиции и спускаться к реке взводный приказал, чтобы каждый солдат из первого отделения взял по три мины к моему миномёту. Когда мы скрытно заняли окопы на берегу то каждый боец, проходя мимо, клал рядом со мной мины. В отделении было человек двенадцать, так что образовалась довольно приличная горка из мин. Слева от нас стояло разбитое, двухэтажное, кирпичное здание.

Утром началась артподготовка. На том берегу стояли стога, и я видел, как там бегали немцы. Когда артподготовка начала стихать немцы открыли по нам огонь из мелкокалиберной, скорострельной пушки и несколько снарядиков попало в стоявший рядом с нами дом. Моя рука лежала на минах, и один осколок пролетел между пальцами. В этот момент я пережил страшное мгновение потому что пролети он чуть-чуть правее, то он попал бы в мины и можно себе представить, что бы со мной было… Иван закричал: «Стреляй!», и я начал стрелять... Потом миномёт бросили, и быстро форсировали реку. Это для эстонцев была река, а для нас так, ручеёк.

Когда началось наступление, стояла хорошая погода, но вскоре она резко испортилась. И вот, самое тяжелое физическое воспоминание у меня о войне связано именно с этим наступлением. Дело в том, что пошел мелкий, такой противный дождь, который не прекращался всю ночь. А всю ночь наш батальон шел очень быстрым, форсированным маршем, чтобы немцы не смогли закрепиться, тогда потери бы были большие. Это я уже потом, после войны, комбата расспрашивал, почему нас так тогда… Ну, это невероятное, что-то было… Дороги в Эстонии более или менее хорошие. Лучше наших, надо отдать должное. Но мы шли с полной выкладкой. Миномётчики несли на себе, кто плиту, кто ствол, а пулемётчики, кто станок, кто сам пулемёт, другие несли коробки с боеприпасами. При этом у каждого автоматчика было при себе по 400 патронов и по три-четыре гранаты, сухари, консервы… Я просто помню, как идёт батальон, мелкий дождь и стоит такой сплошной, тяжелейший храп. Перенапряжение дикое, потому что за ночь километров сорок-сорок пять проходили. Чтобы вы хоть немного представили себе о чем говорю, приведу такой эпизод.

Очередной бросок вперед на несколько километров, но тут команда: «Стой!» Батальон встал. Помню такой широкий пригорок и слева огромное картофельное поле. Новая команда: «Налево десять шагов. Ложись! Привал». И все легли в межу. Под дождём в шинелях, прямо в грязь… Тут прибегает Ваня Баранов с разведчиками и докладывает комбату: «Товарищ майор, в ста метрах выше стоит огромный сарай с сеном. Мы проверили, не минировано, ничего. Давайте туда ребят». Вот тут я первый и последний раз видел, как комбат упрашивал, буквально умолял людей. Ну, это надо было знать Сироткина. Он ходил по этому картофелю между нами и тормошил: «Ну, ребята, поднимитесь! Ну, еще немножко наверх и там сарай». Привал был минут тридцать-сорок, но ни один не встал, ни один… Потом все-таки поднялись и пошли дальше. Повторяю, невероятное напряжение, это за гранью человеческих возможностей. Если бы мне до войны сказали, что мне в восемнадцать лет доведется вынести такое, я бы не поверил.

В начале этого марша единственная наша лошадь была у комбата. Но он посадил на неё радиста с рацией, потому что это была единственная наша связь. Поэтому рацию и радиста как могли берегли. Но когда все стали выбиваться из сил, то конфисковали у эстонцев лошадей с телегами. Сложили в них миномёты, автоматы, а сами идём и за край телеги держимся. Потому что уже ноги не идут. Кто-нибудь идёт, зашатался и в канаву упал — заснул на ходу… Ну, подумайте сами третьи сутки не спать, это же невозможно. Его из канавы вытаскивают, тряханут, ставят в строй и бегом. Нет такой дичайшей перегрузки, я и не представлял себе никогда.

Ещё запомнилась одна маленькая деталь. Очередной марш-бросок. Солнышко поднимается, а батальон идёт по лесу. Идём из последних сил, как говориться «на зубах». Лес кончается, поворот дороги, справа поднимается огромная поляна и вдалеке лес. Вдруг видим сверху, метрах в восьмистах прямо на нас бежит густая цепь... Комбат кричит: «В канаву! К бою! Приготовиться! Без команды не стрелять!» Я лёг, рядом Сашка Курунов, ждём… Отчётливо помню, что лежу и думаю: «Господи! Сейчас бы начался этот бой, да полежать часа два…» Ну, невозможно же больше было идти, невозможно… Всё, лежим, замерли, такое наслаждение… И вдруг: «Подъём! Строиться!» Тут подбегает эта огромная цепь. Оказалось, что это наши девушки, которых немцы угнали на строительство каких-то сооружений. Немцы ушли, а девушки откуда-то узнали, что идут красноармейцы и сразу ринулись к нам. Подбежали, обнимаются, целуются, плачут, смеются, а ребята чертыхаются, отталкивают их. Потому что надо снова идти, опять, опять идти, ой…

Это для нашей родной партии Эстония была Советской Республикой, а для нас всё же это была заграница. И вели себя соответственно. Обозы и кухни за нами не поспевали, и помню, захватили какой-то городишко. Хорошо помню двухэтажный дом: внизу аптека, на втором этаже магазин. Солдаты вбежали наверх, а там лежали большие свёртки хороших тканей. Тут же ребята стали рвать и отрезать куски этих тканей. Садились на пол, снимали сапоги, скидывали истлевшие портянки и заворачивали ноги в эту шикарную ткань… Рядом оказался молокозавод, что-то ещё, так мы набрали целые каски яиц… Чего там только не было. Брали всё, что только под руку попадалось. Конечно, эстонцы всё это видели и с ужасом наблюдали, но ребята были голодные и злые. Помню потом лежали на неубранном картофельном поле, и кто-нибудь кричит: «Ванька, что у тебя?!» Тот отвечает: «Яйца!» Первый кричит: «А у меня хлеб. Давай махнемся!» Подползали друг к другу и менялись. Ну, надо же поесть, поэтому брали всё. Какой там, спрашивать, просто забирали.

Но было и такое. Наш 129-й полк остановился на ночь в каком-то эстонском селе. Утром собрались выступать, но вдруг полк срочно побатальонно строят в каре буквой «П». Помню, ещё пригнали много эстонцев. Утро такое хорошее, солнышко поднималось. Перед строем вырыта яма и к ней выводят сержанта. Без пилотки, ремня и обмоток, поставили его на колени… Начали читать приговор, а переводчик переводил на эстонский. Оказалось, что этот парень накануне вечером ворвался в какой-то дом и пытался изнасиловать девчонку. Родители попытались её защитить, и при этом он ранил отца этой девочки. Вышел старшина и из парабеллума выстрелил ему в затылок… Вот и такой случай я помню.