«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я родилась в деревне Молодино Орехово-Зуевский район в 1922 году. Отец назвал меня Зоей, это слово спасло меня и на фронте. С малых лет нас приучали к труду, если наши сверстники носились, как угорелые, то мы должны были сначала сделать дела. Ребятишки идут в школу, а я тащусь с подойником. Ходила корову доить. Сучки рубили. Даже с бидоном ездила на базар в Орехово-Зуево продавать молоко. Выросли в труде. С малых лет привыкли к спорту: лыжи, коньки, по деревьям лазили, а я как мальчишка, даже дралась. В лес я ходила одна, никогда не блудилась. Трудное было детство, тяжелое. Голода не ощущала, еда такая — суп с картошкой, забеленной молоком, на второе: картошка или каша, вкусненькое редко, по праздникам только. Трудные были годы. В колхозы, не шли. Как это бросить свое хозяйство? Нужно отвести лошадь на скотный двор, расстаться. Потом председателей направляли из города. Что они знали про сельское хозяйство? Был один умница, который прислушивался к крестьянам, всегда советовался. Потом его на фронт взяли, но и после войны его помнили.

Брат мой старший, кончил четыре класса, его папа взял в Москву. Через год я окончила школу и тоже уехала. Мама не хотела расставаться с хозяйством и осталась. Я ездила каждую неделю с рюкзаком. Эта привычка ездить с рюкзаком осталась до сих пор.

— Перед войной стало жить лучше?

— Да. Лучше. Мы, молодежь, много обращали внимание на спорт. Я плавала, волейбол, бег, лыжи. На коньках гоняла. В перерыв на работе волейбол играл. Тогда было очень строго. Только в перерыв. Ездили на массовки, в музеи, очень было интересно. Кино, чтобы пропустить — никогда. Песни пели. От политики были очень далеко.

— Чувствовалось ли приближение войны?

Нет. Нисколечко… Как объявили войну, первое что хотелось — попасть на фронт. Мы сразу пошли в Комитет Красного Креста, который помещался в нашем доме. Нас послали на курсы сандружинниц. Практику мы проходили как медсестры в госпиталях. С нами считались пчти как с врачами. А какие врачи были! Как они читали предмет! Читали только то, что будет необходимо на войне.

Окончили курсы и всю группу посадили в санитарный поезд 1144, который вывозил раненых из Подмосковья. Там тяжело было. Работали как санитары. Уже к зиме дело было. Вывозили с Тулы. Раненых на санях подвозили: не бритые, вшивые, обросшие, показывают сейчас таких древних мужиков, они такие были. Нам везло — ни разу не бомбили когда мы подъезжали близко к фронту. Погода нелетная была. Когда солдаты попадали в тепло, некоторые умирали, мне думается от перепада температур, особенно не раненые, а больные. Везли в Горький. Один раз доехали до Мичуринска. Мы даже и не знаем, когда мы спали. Спать нельзя. Проходит начальник поезда и комиссар и смотрит. Если видели, что кто-то спит — сразу замечание. В вагоне три человека: санитар-мужчина, сандружинница и проводница, которая печь топила. Холодных не было вагонов. Был и операционный вагон.

Получали хлеб и кусок масла. Хлеб разрежаешь на всех — мало. Но я не слышала, чтобы кто-то возмущался. Однажды тяжелораненый лежал на второй полке, а у него, наверное, дизентерия, я подошла к нему, он меня ругал — попросил судна, не дождался. Вообще, они были довольны, что с фронта уехали. Никто не ныл и не ругал условия. Народ был воспитан в духе большого патриотизма. Неудачи оправдывались внезапностью нападения. После Москвы настроение изменилось. А после Сталинграда — вообще… На Курской Дуге танкисты говорили: «Все равно наша возьмет!». Очень возмущались Союзниками — вместо того, чтобы открыть второй фронт, а они нас пичкают тушенкой.

Из архива З.Н. Александровой

— Вы помните панику 16-го октября?

-16 октября помню хорошо. Люди бегут из Москвы. Прихожу домой с работы, три семьи из квартиры, все бросили и бежать. Мы, кто остался, не думали, что Москву сдадут. Полагали, что бегут в основном еврейские семьи, которые бояться нацизма.

— Вы полгода учились на курсах?

— Да. Мне очень понравилась хирургия. Сплошная практика. Прекрасные преподаватели. Помню случай, делали ампутацию ноги солдату, и вдруг жгут развязался. И я всю операцию держала жгут, пока нога не отвалилась, руки сильные были. Я думала стать хирургом, но у меня был дальтонизм — я не различала оттенков. Поэтому я стала искать другие способы, что бы попасть на фронт. В Доме союзов формировалась часть по ремонту танков, мы с девчонками попросились и нас взяли. Я ехала, как медработник, другая — повар, третья — канцелярский работник. Приехали на Курскую Дугу, месяц только просуществовала наша часть, ее разбросали в полки. Я попала в 251 танковый полк. Попала я не просто так, а я, как оказалось, «предназначалась» для заместителя командира полка по политчасти. Вот уж как я после этого невзлюбила политработников! Я считала, что политработник все равно, что священник. И вдруг такое! У командира полка была подружка, Маша Сабитова. У начальника штаба была фельдшер Клавуся. Они совмещали, а я не могла — колючая была. К тому же у меня был друг Коля. Перед отъездом он предложил: «Давай, пойдем распишемся, мы не будем близкими, но у меня хоть будет маленькая надежда, что ты меня подождешь.» Я его долго ждала. Ни одного письма от него не получила. Даже фотографию его получила в мамином письме. Моя почта проходила вторую проверку в части, и если письма были от него, я их не получала. А подружка моя попала в артиллерийский полк, и командир ей такие условия создал, что она сдалась. В конце войны она забеременела и вернулась в Москву. В начале 1945-го года, мама написала, что Коля к ней пришел и увидел Риту беременную, подумал, что и я такая же. А я до конца выдержала! Из-за меня троих из полка перевели. Одному повезло — в академию, другого из роты автоматчиков — в пехоту. За что? За то, что со мной разговаривали. Кто-то доносил замполиту и он переводил.

Сначала я в штабе работала. Ребята там были хорошие. Когда начались боевые действия, я уходила из штаба. Мне не надо, а я все равно иду на НП к разведчикам или отнести письма танкистам. Все понимали, в каком я положении, меня все жалели, но боялись говорить. Как-то мы сидим с начальником штаба, он меня угощает водой с сахаром и сухарями и вдруг открывается дверь и появляется, Попукин. Он стал со мной разговаривать: «Приходи к нам вечерком, посидишь с нами вместе.» Я говорю: «Устала, не могу, не приду.» Он ушел, спустился по ступенькам: «Ну ладно, не хочешь быть со мной — в автоматчики пошлю.» Послал он меня не в автоматчики, а в санитары.

Потом нас отвели на переформирование в Путивль Сумской области. Там разместили по квартирам. Я жила вместе с подружкой командира полка Сабитовой. Он ее не взял, а вызвал жену и детишек. К тому же его перевели и назначили командиром учебного полка. Получили танки. Уже снег выпал и нас отправили в Белоруссию. Зима снежная была, снег глубокий.

В этих боях тяжело пришлось. Заносы. Пищи не подвозили. Кормили кокой-то гущей.

И у меня не выдержал желудок. Я настолько похудела, страшно на меня было смотреть. Доходила. Меня отвезли в госпиталь, поставили диагноз: острый гастрит. Я всегда считала, что я не погибну, и вот перед деревней по пути в госпиталь остановилась наша машина и с краю было много наших могил. Я смотр: «Батюшки, сколько же девчонок погибло!»

Поправилась я быстро. Там же диета: картошка пюре, супчик. Уколы лекарства.

Потом я уже ухаживала за ранеными, ходила по палатам — каждый дом это палата — читать сводки. Возила раненых на рентген. Потом врач говорит: «Оставайтесь, нам так руки нужны.» Я ответила: «Нет, пусть уж лучше погибнуть, чем здесь оставаться.» Глупо, конечно, ответила.

Боевая характеристика (Из архива З.Н. Александровой)

За бои на Курской дуге меня представили к «Славе» 3-ей степени. Когда приехала комиссия из штаба армии, было известно, что мне отказали в этой награде, дали мне на память эту бумажку, иначе она к делу была пришита. Карташов говорит: «На тебя было приказано написать слабую реляцию». Отказали!

После болезни я не вернулась в полк. Мне просто хотелось избавиться от Попукина.

— А как вы перевелись в другую бригаду?