«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я родилась в ноябре 1924 года в Сокольниках, на Огородной улице, теперь она называется Рыбинской. Москвичка в четвёртом поколении. Мой дед был купцом, жил на Рождественке и владел магазином около ГУМа. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Отец работал в коммерческой службе Казанской железной дороги и, по сравнению с мамой, был уже старым. Мама 31 год проработала акушеркой и умерла в 55 лет 21 июля 1941 года.

Я была самым младшим ребенком, у меня было еще три брата. Первый брат — Мишле Петр, 1912 года рождения. Таких людей в Москве сейчас не найдешь! За всю жизнь мухи не обидел! Он окончил радиоотделение железнодорожного техникума, работал техником и одно время ездил в радиорубке вместе со Сталиным. То есть когда Сталин ездил в Сочи, то Петя сидел в радиорубке.

Его призвали в армию, но после контузии демобилизовали. Он умер в 72 года, так ни разу в жизни водку не попробовал.

Второй мой брат, молодой парень, умер в марте 1934 года. После этого прошел месяц, и 9 мая 1934 года отец, собираясь на работу, почувствовал себя плохо. Приехала скорая, но он скончался.

Третий брат служил связистом у Жукова. Был старшим лейтенантом, пять раз был ранен. Прошел Польскую, Финскую и Отечественную войны.

Детство у нас было – не сравнить с детством моих внуков! Мы были самостоятельными, но в то же время никто не курил и не пил. Бывало, ночью во главе с моим братом Сережей ходили купаться на прудики в Сокольниках, ездили на Левобережье плавать. Ходили в футбол играть на территории больницы. И никто не насиловал, никого не убивали, хотя Марьина Роща и Сокольники были тогда районом очень тяжелым.

У нас был Дом Культуры, где каждый день показывали фильмы. Жена моего брата, немка, организовывала всякие выступления: собирали по 3 копейки, покупали маски и ставили спектакли. «Три поросенка», например, или «Буратино». Собирали концерты во дворе, – мой старший брат играл на баяне. Устраивали чаепития: кто выносил варенье, кто пирожки, расстилали скатерть и пили чай.

Мы жили в отдельной квартире, правда без удобств. Наша квартира была №2, а в квартире №1 жила семья знаменитого ученого, лауреата Ленинской премии за открытие хромосомной теории на Солнце – Мустель Ивана Рудольфовича.

22 июня меня разбудила мама и сказала: «Анна, вставай, война!» Мне тогда шел 17-й год. Через месяц мама умерла и я заперла дверь и пошла в военкомат, но меня оттуда послали чуть ли не матом. До войны я окончила акушерско-сестринскую школу, так что пошла в Остроумовскую больницу, но работала я там недолго. Однажды просто не пошла на работу и уехала на фронт.

Я попала в запасной полк, номер которого не помню, а оттуда меня отправили в 85-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которой тогда командовал Веденин Андрей Яковлевич. Потом его сменил Басан Городовиков.

Получила я назначение, приехала туда. Увидела мужчину лет пятидесяти с лошадью и села к нему на лафет. Сначала спросила:

– Можно сяду?

– Садись.

Сажусь на лафет, и тут подъезжает красивейший парень Степа Верхола, он потом погиб перед самым концом войны, и говорит:

– А это что тут сидит?

– Тебе какое дело? Я устала!

Верхола, а он был командиром батареи, отругал ездового. Я говорю:

– Что ты на него орешь, я устала и села!

Оказалось, этого нельзя было делать – лошади устали.

Вот так я оказалась в стрелковом полку. Меня направили в санинструктором в стрелковую роту, и началась моя фронтовая жизнь. И всю войну кроме передовой я ничего не видела.

Наша дивизия состояла из трех полков. Полк воевал один, два, три дня, а потом активных стрелков оставалось очень мало: 7-8 человек и нас отводили во второй эшелон, а на наше место другой полк.

— Какие были ваши задачи как санинструктора?

— Моей задачей было оказание первой помощи, а подбирал раненых санвзвод. Вытащить раненого я обычно не могла. Мне один раз раненый сказал: кто кого тащит, ты меня или я тебя? Я тогда еще ребенком была. Мы оказывали помощь и оставляли вешки – вешали бинтик на кустик, чтобы указать, что здесь лежит раненый. Потом проходила похоронная комиссия.

Первый мой раненый был летом, под Москвой. Мы сидели в траншеях, и мне сказали, что в кустах лежит раненый. Я туда. А это нейтральная зона. Пройти никто не может: снайпера тут же снимают. На мне была плащ-палатка, я подлезла к этим кустикам. Увидела, что у парня весь кишечник на улице. Наложила материал, забинтовала и на палатке по нейтральной зоне приволокла к траншее, за что получила под жопу коленом. Командир роты сказал: «Ты куда его приволокла? Там бы он и лежал! А здесь мы его куда денем?» Не надо было его трогать. Сзади шел санитарный взвод, который бы его подобрал и оказал помощь.

Мишле Анна Петровна

Как-то раз зимой 1942 года шли два разведчика и вели раненого немца. И просят меня:

– Перебинтуй немца, это «язык», он нам нужен

– Ни бинта, ничего не дам!

И тут он мне говорит по-немецки:

– У меня дома двое детей.

Я со школы знала язык прилично. Думаю, ну что ж, я медик, перевяжу его… Мороз же на улице!

Говорю:

– Пусть он разрежет сапог моего раненого.

А тот не дает немцу дотронуться.

– Сестра, не надо, мы сами, только чтобы этот немец не подходил!

А разведчики просят:

– Сестра, перевяжи, а то ведь погибнет!

Перевязала.

Прошло немного времени. Меня вызывает майор Мищенко, зам. командира полка, а рядом с ним стоит какой-то мужчина.

– Ты что делала в этом бою на передовой?

Мишле Анна Петровна

А я агрессивная была и меня бесили чистые погоны! Я же вся в грязи, в крови, голодная, на передовой ведь как – бывало найдешь брюкву, из-под земли зимой вытащишь... И меня взбесило, что он меня еще и допрашивает! К тому же я ничего не боялась – меня уже никуда дальше не пошлешь.

Оказалось, меня хотели судить трибуналом. И за что? За то, что я оказала помощь немцу. Но потом меня наградили – дали печенье, чтобы я не плакала.

А потом майор Мищенко сказал:

– Ты знаешь, кто это?

Откуда я знаю? Он чистенький, аккуратненький, на передовой не был.

– Это полковой опер СМЕРШа. Ему доложили.

Они такие вредные были. Но когда он увидел, что я могу его послать и уйти опять на передовую… Так я чуть не попала под трибунал!

Ещё случай был. В марте 1943 года мы находились под Ленинградом. Есть там село Пушкинское, и рядом река Великая. Нужно было ее перейти. Я схватилась за повозку, выхожу на берег вся грязная, ноги в валенках мокрые, маскхалат в грязи, крови, и в руках брюква. Вдруг навстречу мне идет чистый, аккуратный полковник.

– Почему не приветствуете старших?

– Да пошел ты знаешь куда…

В общем, обложила его в три этажа.

Через некоторое время старший адъютант – так звали начальника штаба батальона – говорит мне:

– Ань, тебя в партию принимать надо!

– Да ладно, кто там меня принимать будет?

– На тебя уже все написали.

Люди стремились в партию, особенно после войны, а мне это было безразлично. Я пошла на партийную комиссию. У меня уже были кое-какие ордена, кандидатский стаж – три месяца.

Прихожу – огромная комиссия, меня спрашивают: