«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

— В принципе мне было все равно, но я любил, чтобы среди цифр была тройка. Просто у меня еще в аэроклубе тройка была, и я считал это доброй приметой. Но в принципе было все равно, как попадется. А в полку у меня были разные номера, но по большей части 023.

— Хорошо известно, что летчики очень суеверный народ.

— Что есть, то есть. Во-первых, ни один летчик у нас с утра не брился. А перед вылетом обязательно нужно отлить под костыль. Но тут же сразу две девушки, и как только все готово, мой механик им командовал: «Шуры, в укрытие! Командир пошел готовиться к вылету…» Но вот, например, вещих снов мне никогда не снилось.

— А допустим, вы не боялись летать с орденами? Ведь если попадешь с ними в плен...

— Так ведь многие попадали в плен с наградами и ничего. Вот у нас, например, после войны служил такой Гриша Тавадзе. Служил как все, хотя побывал в плену, но его этим никто никогда не попрекал. Но что интересно, он вернулся из плена с орденами. И наши ребята все удивлялись: «Как же ты в плену был, если награды сумел сохранить?» А он рассказывал, что прятал их под стелькой сапог. И на эту тему я вдруг вспомнил еще одну историю.

Помню, когда после войны мы уже стояли в Одессе, то на мой день рождения пришел и Володя Люсин, тот самый, с которым я летал в первый полет на фронте. И когда он пришел, то бабушка, у которой мы жили, спросила: «Это что, ваш генерал?» Потому что у него вся грудь была в орденах. Так ребята по его поводу еще так шутили: «Володя, ты, когда в самолет садишься, ордена снимай, а то стрелка всегда на твои ордена показывает…»

— Вот вы упомянули, что приходилось летать и на чужих машинах. Как часто такое практиковалось?

— Такое случалось довольно часто, это была нормальная практика. Конечно, непривычно, а что делать, если твоя машина неисправна? Помню, пришлось однажды полететь на задание на самолете Гейкина. Моя машина была что-то неисправна и мне дали его «пятидесятку». Дело шло к концу войны, и у нас тогда было такое правило – «Если боя нет, то боеприпасы домой не возить!» Поэтому обычно на обратном пути шли по линии фронта и расстреливали передний край немцев. И вот я тогда так же расстрелял все боеприпасы, но когда стал выходить из пике, то машина вдруг раз – и перевернулась вверх ногами… Когда сел спрашиваю его: «Боря, что такое?» — «А ты разве не знал? Все же знают, что у меня как больше 500 километров, то машина переворачивается…»

— А вы, допустим, не мечтали летать на другой модели? Может быть, предпочли бы летать на «лавочкиных»?

— Нет, ни о чем таком я не думал. А для того, чтобы мечтать о другом самолете, нужно на нем полетать, почувствовать его. Вот когда мы под Одессой стояли, то нас переучили на «Кингкобры». И я вам скажу, что это вообще никакого сравнения с Яками. Яки легкие, маневренные, а это такая тяжелая, мощная махина, больше похожая не на истребитель, а на штурмовик. А если еще навесят подвесные баки, то вообще.

К тому же американцы вскоре перестали присылать свой бензин. Они ведь для «кобр» и свой бензин присылали в 20-литровых канистрах, а на нашем бензине тяга совсем не та… Мы уже стояли в Тирасполе, и взлет был на город, так инженер полка на полосе поставил флажок. Если до него не оторвался, то рви на ограничителе проволочку и взлетай любой ценой. К тому же у «кингкобр» все время обрывались шатуны, бились по картеру, а мотор ведь у них позади кабины, так все это било по рулевому управлению и машина срывалась в штопор и до самой земли. И таких случаев было немало. Так что на Яках мне гораздо больше нравилось летать.

А потом мне еще довелось немного полетать на МиГ-15. Тут уже, конечно, совсем другие ощущения. Совершенно другие скорости, другие законы. Сидишь как в машине, ведь винта перед тобой нет, так что было очень непривычно.

— Была ли у вас любимая фигура высшего пилотажа?

— Бочки любил делать: раз, раз, раз… Вот в интервью Анны Макаровны она упомянула, что по возвращении из боевого вылета летчики над аэродромом начинали крутить разные выкрутасы, и я вспомнил, что и у нас то же самое было. Когда прилетали, могли погоняться, причем, за это не ругали, лишь бы хватило горючего сесть, а то бывало, так увлекались, что садились уже с заглохшим двигателем. А у меня был такой случай.

Как-то мы с Васькой Ковтуном вернулись с задания, и затеяли драку, начали друг за другом гоняться. Все бы ничего, но когда садились, у меня подкос полетел, а у Васьки щитки. Так инженер эскадрильи Махарадзе обиделся на нас и пошел жаловаться: «Таварыш командыр, ты этих хохлов вместе больше не пускай, а то они мне все самолеты переломают».

— Небоевых потерь в полку не было?

— После Крыма у нас при перелете на новый аэродром погиб начальник воздушно-стрелковой службы полка. Сейчас как назло вылетела из головы его фамилия. У Яков было такое приспособление, которое перед полетом нужно было чуть открутить и слить конденсат из бензобака. А техник этого не сделал и когда садились в Бородянке, самолет загорелся и летчик погиб. Всем полком хоронили его…

А у Слободянюка к этому времени видимо уже начались проблемы со здоровьем и его назначили на место этого погибшего, а вместо него нашим комэском назначили Константинова. Но когда мы улетели в Бухарест получать Як-3, возвращаемся, а нам говорят: «Романа больше нет…» То ли у него проблемы с сердцем были, то ли с легкими. Так это или не так, не знаю, но других разговоров не было. Жаль, конечно, его, ведь такой хороший, веселый парень… Бывало вместе идем, а он впереди всех и пританцовывает. Он ведь и женился на фронте, на одной нашей оружейнице. Очень хорошая девушка и просто красавица. Потом она повторно вышла замуж, и мы ее видели на послевоенной встрече, но так и не решились спросить у нее, что же с ним случилось.

— В Интернете я нашел совсем немного информации о Романе Слободянюке. В частности там упоминается, что будто бы у него было прозвище «иерусалимский казак».

— Так он же был еврей из-под Бердичева что ли и я слышал, что друзья в шутку его так прозвали. И как раз насчет этого могу рассказать вам одну историю.

У нас не было принято расстреливать в воздухе немецких летчиков, которые выбросились с парашютом. За все время на фронте я не помню ни одного такого случая. У нас считалось так — «в воздухе – дерись!», а это получается вроде как лежачего бить. Но в Лугоже произошло следующее.

Когда на наш аэродром произошел налет, и мы сбили несколько самолетов, то чуть ли не на взлетную полосу на парашюте приземлился один немец. Его, конечно, сразу схватили, связали, и, наверное, отправили бы дальше в штаб. Но тут Слободянюк попросил командира полка: «Разрешите мне его расстрелять!» Как у нас потом говорили, незадолго до этого он узнал, что немцы во время оккупации уничтожили всех его родных… И командир полка ему разрешил. На машине их отвезли куда-то в овраг, и он его там и расстрелял…

— Еще я в Интернете прочитал про эпизод, когда на ваш аэродром сел самолет со словацкими летчиками.

— Мы еще в Польше стояли, когда в Словакии вспыхнуло восстание. Тогда в один из дней внезапно над нашим аэродромом появился этот Ю-88. Как потом выяснилось, в штабе дивизии заранее пришла информация, что прилетит самолет со словацкими летчиками, но почему-то команда из штаба запоздала. Поэтому Мазан не дожидаясь приказа, вскочил на мою машину и взлетел. И хотя говорили, что эти словаки махали ему из «Юнкерса» чем-то белым, но он их все равно обстрелял, правда, они благополучно сели.

— Среди прочего я нашел упоминание и про встречу Константинова с королем Румынии.

— Когда мы полетели под Бухарест получать Як-3, то там в нашу дивизию пришло приглашение от короля Михая: «Пришлите двух летчиков, пусть они покажут, как летают». И от нас полетели Константинов и Лобок. Константинов нам потом примерно так рассказывал: «Прилетели на аэродром, показали королю наши разные машины, а потом Михай вдруг спрашивает: «Кто со мной хочет подраться?», он же летчик сам был. И Константинов вызвался, но какой-то генерал из штаба его предупредил: «Блондин, ты смотри там, не увлекайся, а то мы тебя знаем! Помни, что король не должен потерять лица перед своими подданными». Но поддавался ли Константинов или нет, я не знаю, он рассказывал только, что слетали, а потом их пригласили на банкет.

— Анна Макаровна упоминает, что у командира дивизии Гейбо и его заместителя Еремина были весьма непростые отношения.