«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

— Нет. Один раз снаряд ударил… Мы были на крыше дома, и меня осколок по спине ударил, в районе позвоночника. Недели полторы лежал. Второй раз на Курской дуге ранили. Я подручным у командира бригады был и он меня направил позиции объехать. Это было числа 12-14 июля. Я вызвал старшину с лошадьми, заехали на огневую позицию. Смотрю, метрах в 15-ти метрах от миномета дыра. Я спрашиваю: «А это, что за окоп там?» «Это бомба там упала, лежит». «Как? Вы стреляли?» «Нет, еще, но будем». Мы поехали по минному полю и попали под бомбежку и мне осколок в голову попал. Меня перебинтовали, а в дивизию в это время Долматовский приехал и захотел побеседовать с бойцами. Меня в штаб дивизии вызвали, я пошел к Долматовскому, поговорил с ним, там еще другие ребята были. Он после беседы с нами написал: «Два города, как на весах, а посередине…» Есть у него такая поэма.

В Берлине прострелили шею. Там кто-то прорывался, говорили, что Борман. А через сутки нам приказали, к Панкову объехать, его немцы сдердивали у рейхстага. Я приказал подавать машину, а там вместо «виллиса» стоит «хорьх». Садимся, адъютант, два радиста, я впереди сижу, они втроем сзади. Едем туда. Послали разведку, определили по карте, где встретимся. Выезжаем, идет громадная колонна на плацдарм, а нам надо свернуть налево. Свернули, нет наших солдат, едем дальше. Нет, уже отъехали от этой дороги километра два. Потом смотрю, дерево с одной стороны, а с другой стороны, телефонный столб, закрыли проезжую часть. Водитель останавливает машину. Это был район огневых позиций, я приказал: «Занимайте огневые позиции, а я проеду вперед». Проехал еще 500 метров, выезжаем на площадь, потом на улицу. Там немецкая машина, два или три человека копаются возле нее, ремонтируют. Адъютант сидел слева, из автомата – бух, бух, бух. Дальше за дорогой немцы бегут без оружия с лопатами, копали там оборонительную траншею. Мы сразу направо. Тут меня ранило в шею, радисту прострелило руку. В машине три дырки. Но мы успели развернуться. А наши услышали стрельбу, немедленно высланы взвод управления и огневой дивизион. Ребята вышли, заняли наблюдательные пункты. Оказалось, часть, которая здесь стояла, получила приказ передислоцироваться восточнее. Ждала, ждала смены, ее нет. Снялись и ушли. Месяц с лишним с бинтом ходил, но полк оставить не на кого было, большие потери офицерского состава.

В Белоруссии у меня ноги отекшие были, мы же все время в сырости, в окопах.

— Болезни какие-то были?

— Конечно. Приехал в Академию, меня направили в Феодосию. Там наши знаменитые грязи, там полечился. Очень хорошо мне помогли на Украине, там тоже месяц пролечился.

— Действительно, что во время войны почти не болели, болезни начались после войны или нет? Простудные заболевания были?

— Были. В Белоруссии. Там уже зима наступала, сильный ветер, но снега плотного еще не было. Я в грузовике как-то поехал, в кузове. Вернулся – температура 39. Приехал врач говорит: «Давай будет лечить». Наливает полстакана разбавленного спирта. Я выпил и под одеяло. Пропотел, оклемался. Хороший врач был.

— Как артиллеристов награждали? Вы сказали – первая награда – медаль «За боевые заслуги», а потом?

— Вторую награду получил, по-моему, за Касторную, получил орден Красной Звезды. За Курскую битву – орден Отечественной войны I степени. За форсирование Днепра ордена Красного Знамени. А Александра Невского либо за Висло-Ордерскую, либо за Померанскую.

— Как снабжали на фронте?

— Нормальное для фронта. Бывало так, что только на ужин. Утром позавтракали, и только ужинали, без обеда. Это считалось нормальным. В сильные бои пропадал аппетит, не чувствуешь, что надо покушать, все время в напряжении.

— Вши были?

— Были. Но мы боролись с ними довольно эффективно, парили одежду. У меня не было до октября 1943 года, вовремя менял белье, как только была возможность, пропускали через баню, в бочках кипятили белье. А в октябре в Белоруссии ночью провели нас на немецкий командный пункт, и в этом немецком блиндаже, где спал, набрал их столько, что потом 2 недели их выводил. Дважды пришлось париться. Вши там кишели, как там немцы жили, не представляю.

Пехоте было труднее, конечно. А у нас, как только передышка, организовывали специальные бани, специальное кипячение, медики за этим следили очень строго.

— Зубы чистили?

— Нет.

— Нечем было?

— Кто его знает. И нечем и некогда. Каша, консервы, тушенка, ничего в зубах не застревало, шашлыки не ели.

— Туалетная бумага была?

— Нет. Снег и трава. Иногда газеты.

— Предчувствия, амулеты, суеверия были?

— Нет. Был случай, меняли наблюдательный пункт, идем по чистому полю, вдруг снаряд разрывается, нас человек шесть, один падает, все остальные невредимы.

— Вы крещеный?

— Да.

— Во время войны более религиозными становились?

— Я бы это не отметил. Больше старшее поколение стали призывать, поэтому стало больше верующих. Но сражались все одинаково. Церковь начала помогать во второй половине войны. И в тылу, и на фронте, конечно, помогала. Но народ воевал за страну, за родину.

— Видели, чтобы крестились?

— Я не видел. У меня молодые разведчики, телефонисты, связисты. А в тылу на огневых позициях, там, наверное, и крестились, потому что там ездовые, люди 40-50 лет. У нас было на каждый миномет два ездовых, две повозки. На одной повозке миномет везут, а второй боеприпасы. Уже 12 человек.

— Ваша семья находилась в оккупации. Когда вы получили от них известие о том, что они живы?

— Примерно через месяц после освобождения Донбасса, в 1943 году. Я послал письмо, получил ответ. После этого послал аттестат отцу. То же самое родители жены. Они были в Полтавской области. Я женился на фронте, жена была фельдшером в полку. Нас расписали приказом по бригаде в 1943 году, приказ по полку, что мы муж и жена. А расписались мы только после освобождения Речицы. Тогда поехали менять лошадей на автомашины, и у нас получилась возможность зайти в ЗАГС и расписаться.

— Женщины в полку были?
— Врач в полку, четыре телефонистки, и одна в тылу работала прачкой. Если кому надо дезинфекцию сделать, она этим занималась, правда она погибла во время бомбежки, а телефонистки дожили до конца войны. Одна вышла замуж за начальника штаба. Но женщины в эту войну вели себя исключительно. 60% работников в сельском хозяйстве – женщины. Было 200 тысяч женщин-трактористок.

— После войны к женщинам отношение было предвзятое, фронтовички. У вас в полку какое было отношение к женщинам?
— Очень хорошее. Трое поженились, нормально жили. Только у командира полка была такая, ППЖ. Единственная. Он был женат. Двое детей было, сам еврей. Отца, мать и других родственников убили фашисты. У него была настоящая ненависть. Наши привели в Белоруссии пленных, сказал расстрелять.

— Тогда именно ненавидели немцев?
— Да. Как немцы, сволочи, обращались с населением. Мы в Белоруссии прошли от Речице до Калинковичей – ни одного населенного пункта в лесу не было сохранено. Везде все сожгли, торчит кирпичная труба, заросшая крапивой, лебедой. Люди ушли в партизанские отряды. На белорусской земле на нашем участке разведка стрелкового полка в 5 километрах от линии фронта обнаружила лагерь, два или три барака вот из таких бревен сложены, не отесаны, внизу солома, засыпанная снегом. 86 человек тифозных больных, наверное, оставили специально, чтобы вызвать эпидемию. И нашим медикам, нашим солдатам пришлось их выносить вот сюда, обрабатывать, одежду сожгли и все прочее. А ведь таких лагерей, где было уничтожено по 2-4 тысячи, пол Белоруссии, немцы расстреляли и уничтожили более 2 миллионов. 800 военнопленных и 1 миллион 400 гражданских. Вот почему к немцам ненависть.

Я даже удивляюсь, как удалось это остановить, что в Германии таких зверств не было. Наша человечность и терпение.

— Когда появилась эта ненависть, и когда она закончилась?
— Ненависть у меня появилась под Киевом. Когда расстреляли женщин и подростков, которые работали, вместо того, чтобы стрелять в военных. Это же зверство, это безумие.

— А как в Германии складывалось отношение с местным населением?
— Они были очень напуганы. Многие убежали. От границы до Берлина жителей почти не было. А мы – нормально относились. Был строгий приказ, мы воюем с фашисткой армией, местное население не трогать.

— Приказ был весной?
— Перед самым входом. Вели разъяснительную работу. Вы представляете, сколько людей пострадало, у каждого были жертвы. В Берлине, когда уже подошли к центру, бессонница, ночи холодные. Говорят, пойдемте в подвал. Зашли, там немцев полно. Остались там ночевать. Пехота принесла ужин, а там пацаны сидят. Солдаты поели, а потом начали кормить немцев.

Когда бои закончились, так – солдаты поели, дети идут к кухне, получают пищу. А на третий или четвертый день после окончания боев в Берлине и официальный приказ поступил – готовить и кормить немцев.

— В полку никого не приходилось наказывать за случаи мародерства или насилия?
— У нас не было такого. Захватили «хорьх», как только закончилась война, капитуляция Берлина, приказали его сдать.

— Посылки домой посылали?
— Посылал два раза. Но не знаю, получили они или нет. Привез аккордеон. Помню, только вошли в Берлин, заходим в гараж, там телефон. Я снимаю трубку, там что-то по-немецки, они проверяют, где мы, куда прошли. Смотрю, в углу стоит аккордеон. У него оказалось повреждены две клавиши. Возил его возил, но не играл. Уже в лагерях к нам оркестр приехал, концертная группа из дивизии, так я им отдал аккордеон. Был еще приемник. Один привез домой, один отдали писарю. Когда уезжал, можно было увести.

— Во время войны какие-то трофеи брали?