«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я родилась 24 июня 1923 года в деревне Дерновка, Маховского района Орловской области.

Мой отец был крестьянином, воевал в Первую мировую войну, в Гражданскую вернулся только в 1922 году. В 1936 году он уехал в Москву, где работал дворником.

У нас в деревне я закончила только 4 класса, а в 5 класс пошла в школу в селе Ржановка. Окончила там 5 класс, а 6 класс я не закончила, у меня глаза болели. Потом мы переехали в Москву, там я окончила 6 класс, а в 1938 году пошла работать. Тогда без паспорта на работу не брали, но папа попросил одного мужчину, который работал в той организации, где он дворником был, а тот попросил свою женой, которая работала директором столовой, чтобы меня взяли на работу. В 1939 году я получила паспорт и уже официально работала в этой столовой, оттуда и на фронт ушла.

22 июня я была дома, собиралась на работу, и тут услышала выступление Молотова. Но мы все пришли на работу. Все были в ужасном состоянии. В первые дни войны я и еще одна девочка с нашего треста пошли в райком Красного Креста и Красного Полумесяца. Рядом с нашей столовой была 54 школа, там 22 июня был выпуск, а 25 мы с подружкой встретились с Зиной Каменской, Женей Жуковской, Тамарой Матлаховой, Верой Цветковой, они со школы были, и с ними мы пришли в комитет Красного Креста и поступили на курсы сандружинниц.

На 2 или 3 день нас пригласили сдать кровь и год, до моего призыва в армию, я сдавала кровь. Вере, Зине, Тамаре и Жене еще не было 18 лет и их, с курсов сандружинниц, направили на курсы радистов, а потом отправили на фронт. А меня с работы не отпускали, и в военкомате мне отказывали в отправке на фронт, потому что мы кормили ополченцев, а я была такая девочка энергичная и исполнительная и во мне нуждались. Кроме того, я была сандружинницей у нас 6-го участка ПВО, его штаб находился в Афанасьевском переулке. Мы день я работала, а ночью мы, Марина Смирнова, Юля Ляпина, я и Катя Рябова, шли в штаб и там дежурили. Помню, на Можайском шоссе горел детский сад, и мы там детей спасали. На Поварской улице в дом попал снаряд и мы там людей спасали. Дежурили в метро, ездили на окопы. В сентябре 1942 года меня призвали в армию.

Погрузили в эшелон и привезли на станцию Хреновая, Воронежской области. Туда приехали представители дивизии 25-й гвардейской дивизии, в которую я, Катя Рябова, Нина Ефимовна Рощина, Марина Смирнова, и еще некоторые девочки и попали. Я с Ниной Рощиной, она была старше меня, закончила педагогический институт, потом курсы медсестер, уже была на фронте, попали в санроту 81-го полка.

Первые мои бои на Дону. Самые тяжелые, на всю жизнь останется в памяти, было столько раненых… Наша дивизия находилась в резерве верховного главнокомандующего и ее все время направляли на ложные участки. Она первой вступала в бой, оттягивала на себя войска, а наступление начиналось в другом месте. Во время этих боев было очень много раненых, мы сутками не разгибаясь оказывали помощь, у нас руки от крови пухли.

После боев на Дону наша дивизия участвовала в наступлении на Харьков. 13 февраля был чудесный солнечный день. И внезапно начался артиллерийский обстрел. Ранило Зиновия Гердта, он в нашем полку служил. Я его вытащила, мимо повозка шла, я на нее Гердта погрузила и отправила в медсанбат. Убило командира полка, его потом в Ольшанах похоронили, тяжело ранило заместителя командира полка. Заместителя командира полка я привезла в санроту. Мы его только в хату внесли, а тут командир санроты вышел, нас и встречать, возчику что-то сказать, и тут в сани попал снаряд и ни саней, ни лошади, ни командира санроты…

Потом мы участвовали в Курской битве. На переезде Тарановке 25 человек из нашей дивизии заняли оборону и не пропускали немцев. Во время Курской битвы рядом с нами дрался Чешский батальон, получил там боевое крещение.

После Курской битвы наша дивизия участвовала в форсировании Днепра, когда мы форсировали Днепр у меня температура 40 была, все тело ломило. Первым Днепр форсировал 78-й полк, а потом наш. Мы захватили плацдарм, всего 3 километра и держались там 3 или 4 дня. За водой мы ходили в один овраг с немцами, там колодец был. Когда шли за водой – ни мы, ни они никогда не стреляли, но все равно – когда за водой идешь – все видишь, а обратно возвращаешься – ничего не видишь, поджилки трясутся.

Однажды я пришла с водой, а тут привезли тяжело раненого. Ему ногу ампутировать надо, а ничего нет. Ему стакан спирта вместо анастезирующего налили, ногу прям на носилках отпилили, он хорошо операцию перенес. Стали готовить на тот берег переправлять и тут снаряд попал прямо в носилки… От носилок ничего не осталось, лошадь убило, всех разбросало, я под горячий котел попала, там рядом повар готовил, так его тоже убило.

Потом тяжелые бои были в районе Шепетовки, а после Шепетовки в районе Шевченко, там я обморозилась и на полтора месяца попала в госпиталь. Потом пошли в Молдавию. При форсировании Днестра я искупалась, очень тяжело заболела и меня комиссовали.

Победу я уже встречала в Москве. 9 мая – такое чувство было… Все радовались, торжествовали, расцеловывали встречных.

— Вера Павловна, голод 1932—1933 года вашу семью затронул?

— Нет, нас не затронул. Но к нам в деревню в 1933 году приезжали из Днепропетровска женщины, обменять вещи на продукты. У них было 3 детей и они мою маму и бабушку уговорили, чтобы детей оставить, а они поедут отвезут продукты, потом вернуться и тогда заберут детей. Это было в апреле. Потом апрель прошел, май, июнь. Осенью мама собрала нас всех в школу, в том числе этих троих детей, два мальчика и девочку, и только в ноябре за детьми приехали. Родители очень благодарили и маму, и бабушку. Говорили, что если бы детей не оставили, то никто из них бы не выжил.

— Чему вас обучали на курсах сандружинниц?

— Оказанию первой медицинской помощи.

— 17 октября в Москве началась паника. Вы ее помните?

— Я бы не сказала что это была паника, причем я работала в самом центре, на Ленивке. Люди уезжали, но директор столовой, где я работала, она все время говорила, Москву никогда не сдадут. Нормальные люди никто не паниковал.

— После призыва в армию вы проходили какую-нибудь дополнительную подготовку?

— Нет. Сразу погрузили в эшелон и направили на фронт.

— Вы служили в санроте, какие были ваши задачи?

— Вытаскивания раненых с поля боя.

— А раненых вы вытаскивали с оружием или оставляли на поле боя?

— Что на нем было то и брали.

— Вы были вооружены?

— Только медицинская сумка и больше никакого оружия.

— Что было в медицинской сумке?

— Шины, индивидуальные пакеты, жгут. Все было только для того, чтобы раненому наложить шины и как-то остановить кровь.

— Как осуществлялась эвакуация раненых?

— Мы их оттаскивали на пункт сбора раненых, а там их уже сортировали. Кто не очень тяжело ранен – тех в медсанроту, тяжелых сразу в медсанбат.

— В 1942 году немецкая авиация сильно действовала?

— Да. Я помню, меня оставили с ранеными в Шаталовке Воронежской области, теперь она Белгородская. Со мной, наверное, человек 60 раненых было. А село очень большое и получилось так, что на одном конце я с ранеными, а на другом конце немцы. Надо было эвакуировать раненых. И вот, я последнего раненого эвакуировала, и пошли с Зоей догонять свою дивизию. Идем, нам навстречу почтальон, он и говорит: «Вы только по дороге не идите, идите над оврагом, потому что немец бомбит». Мы над оврагом пошли, немец над нами прошел, начал разворачиваться в нашу строну, как только повернул – мы распластались, и трава нас скрыла. Но ощущение было такое, что если бы немец нагнулся – он бы за шкирку нас поймал.

— Как относились к замполитам?

— Очень хорошо относились. Я не помню, чтобы было недовольство.

— А как относились к сотрудникам СМЕРШа?

— К ним относились с предупреждением. Впрочем, я с ними не сталкивалась. Я даже не знаю, кто у нас был из СМЕРШа.

— Как кормили на фронте?

— Все было, смотря когда какая обстановка. Однажды мы стояли в Бадеевке и старшина меня брал. Мы поехали в колхоз, взяли там горелой пшеницы и потом ее варили. Так что все было.