«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Родилась в 1927 году в Гдовском районе Псковской области (тогда — Полновский район Ленинградской области.) Малограмотная. В 1941-44 годы находилась в немецкой оккупации. После войны работала в столовой. С конца 40-х годов живет в Эстонии, в городе Кохтла-Ярве. После войны вышла замуж за фронтовика Георгия Георгиевича Кожевникова.

— Эту войну я хорошо помню. Как началась война, мне было лет 14. Сама я не здешняя. Сюда, в Эстонию, я попала после войны глупо. Я прекрасно знала, что здесь такое творится... У нас три семьи жило эстонцев. И потом, помню, пришли в немецкой одежде, в черной такой одежде, какие-то непонятные люди. А у нас Сальма жила, тетя Сальма. Мама тогда мне и говорит: «Сбегай, спроси у тети Сальмы, может, она и понимает, что они говорят? Мы ж не понимаем ничего.» Я говорю: «Мама, они что-то говорят не по немецки.» Но я и то же, как и мой муж, много классов не закончила тогда. Молодая была. Потом война пошла. Я сама с 1927-го года. Вот прибежали мы с одним пацаном к тете Сальме. Он теперь в Сочи живет. И говорим: «А что они говорят? Тетя Сальма, скажи.» «Это, — говорит, — карательные отряды, молчите, не говорите. Деревню то сожгут вашу всю. Вот кресты поставлены. Вам поставили. Вы смойте, только не скоблите, а то сожгут.» Ну мы все смыли, а они, конечно, и ушли. Это тетя Сальма нам сказала, она эстонка, спасибо, она нас хоть выручила.

Потом у меня дядя был Козырев. А я сама из под Ленинграда. Вот некоторые говорят мне: почему из под Ленинграда? А я писала все время, когда нужно было указывать место рождения: Псковская область, Псковская область... Меня-то и спрашивают: «Слушай, откуда ты сама родом? А ну ка покажи ты свидетельство.» А в свидетельстве написано о брате: Ленинградская область. «Так ты, оказывается, из под Ленинграда?» — спрашивают меня. Я говорю: да. Так вот, дядя у меня был в партизанских отрядах. Один меня все спрашивал, помню: «Сколько тебе годов? Потому что дядя — больно он постарше, а ты моложе.» Я говорю: «А зачем тебе мои года? Я сейчас скажу. Моей мачехи, неродной матери — он брат, фамилия — Козырев. Вот под Ленинградом он ведет отряды всё. Вот это он делает и нашим помогает0.». Ну и вот, когда потом от нас погнали коров, своих коров отдали к партизанам, и тогда уже всю нашу деревню сожгли. Я когда вернулась обратно, уже деревнри не было, и уже немцы отступали.

А был у нас в деревне парешок один. Его до армии не успели то взять. А взяли их в армию только в 1944 году. Ленинградский это шел фронт. Он домой после войны вернулся. Его в военкомате про образование спрашивали. А он перед этим матери и говорит: «Мама, а я годок, наверное, может, можно прибавлю, если что? Прибавлю побольше классов. Я солдатом не хочу быть, а я буду офицером.» Мама и говорит: «Да как можешь, так и делай. Если ты хорошо по картам понимаешь, то говори.» Подолгал, и он — офицером сделался. Письма с фронта писал. И все говорил: «Вот не солгешь — не проживешь. Я прибавил года. По карте я хорошо понимаю, солдат я понимаю.» И шли они на Эстонию через Изменку. Там перешееек был 2 километра. И их начали бомбить. Но он потом рассказывал: «Видишь? Я уцелел и все пришел, вот смотри. Вернулся в Сочи.» Он замкомандира какой-то был, и кончилась война, и он вернулся с войны. Видишь, парню как досталось? Как ловко. Вот он сказал: не солгешь — не проживешь. А все правильно подолгал. А так они бы его не взяли в командиры. Сказали: мало классов, не понимаешь ты, говорит, как командовать. А я, говорил он, покомандовал. Так его еще домой отпускали, когда он проезжал мимо на лошади. Ему только сказали: «А ты догонишь нас?» Он говорит: «Я хорошо местность нашу всю знаю.» Догнал свою часть на лошади. Но лошадь, говорил он, пустил вброд через реку, а то так-то ему долго было круг давать. И живой остался.

А был в деревне постарше парпешок один, Малков Михаил его было звать. Так тот глупо, можно сказать, погиб. Вся деревня даже его жалела. Погиб через маму он свою. Старший брат Сережа его был офицером. Прислали им письмо, что он погиб. Вот когда в 1944 году нас освобождали, мы тоже ведь под немцем были. И когда этого Мишу призывали, мать и говорит: «А ты, сынок, скажи, что ни одного класса у тебя нет.» А он сказал: «Да я скажу — один.» Вот про один класс сказал, и вот, значит, под Нарвой и погиб. А сколько просили они его: «Ну все подтверждаем, сверстники его.» Нет, раз он говорит, что один, значит, все. Вот так глупо получилось у него, что он учился и шел отличником даже. И я знаю, он меня постарше, года на два, наверное, побольше. Но не соглал. И парень себе смерть нашел. Мама просто попросила: Сереженьку убили, а ты сынок скажи, Мишенька, скажи: ни одного класса, и выживешь. Мне даже до сих пор жалко этого паренька.

И вот потом, уже после того, как нас освободили, нам сказали в военкомате: вы были раньше Полновский район, а теперь — Гдовский район. А раньше это, значит, мы к Ленинграду относились. И вот когда нас отделили! Я сама из под Ленинграда. А то одна стала у меня все записывать, ну и говорит: «А почему ты третий паспорт получаешь, пишешь в Эстонии, что ты псковская?» Я говорю: «Ну потому что отделили нас.» «Но ты же родилась то под Ленинградом», — говорит она. «Ну родилась-то под Ленинградом, а потом отделили.» «Нет, — говорит, — надо писать то место, где ты родилась.»

Но я вам не договорила про войну. И вот тогда эта тетя Сальма нам сказала: «Будьте осторожны!» А дядя у меня был Дорожкин, он потом оказался здесь, в Эстонии, и похоронен в Йыхви на кладбище. Он танкистом был. Он меня и взял потом сюда, в Эстонию. Я ему сказала: «Там дома я не хочу оставаться. Ты мне взял бы с собой.» «Хорошо, я возьму», — говорит. Но это было потом уже. А тетя Сальма тогда и сказала нам: «Смотрите, будьте осторожны.» Потом судили наших партизан. И нам Сальма сказала: «Не говорите нигде, что карательные отряды были у вас.» А я знала, что когда война еще была, тетя Сальма сказала: смотрите, это карательный отряд идет, опасно вам быть здесь, убегайте в лес, дома не будьте, иначе вас убьют. И вот одного парня убили, звали его Филька, забыла я его фамилию. Потом — жену партизанскую. Тоже забыла ее фамилию. С одной деревни мы были, а все равно забыла. Вот, даже фамилии стала забывать. Убили ее разрывными пулями. Потом, по моему, еще кого-то убили. А председатель с самого Пскова у нас был Иванов. И он пришел и сказал как-то: «Это опасные люди. Идите спокойно, будьте дома. Никуда теперь не убегайте. Они уже отступили.»

И я ведь знала, что эти эстонцы, которые были у нас карателями, это страшный был народ. Я теперь ведь знаю сама об этом. Господи, я и сейчас боюсь про них говорить. Муж мой говорит: «Это счастье, что ты жива осталась.» А это было уже после войны. Я в столовой стала работать ФЗО. Взяли меня туда, значит, работать. Там тетка одна работала. Ну там были те, которых набирали и учили на электромашинистов, слесарей, ну всех — в шахты. Ну я эти шахты не знаю, что это такое. И попались в одну квартиру. Там кухня была на троих. Он на работу ушел. А во время войны был у меня такой случай. Слышу: девочка плакала-плакала. И один хотел эту девочку убить. Но она уцелела. Она не знает и до сих пор об этом. Потом она подросла. Я смотрю, захожу тогда на эту квартиру: он уже дома. А эта самая девчонка достала фотокарточки. И там на нем один был изображен. А я и говорю: «Эрик! Слушай, так ты бы в карательном отряде? Ты понимаешь, та же одежда.» Он говорит: «Не, это мой брат.» Я говорю: «Так это ты, оказывается, с братом был? Вот ты молодец как нашего брата убивал!» Я же все видела. А мне говорят: «Что ты говоришь? О дура, так ввалишься, что тебя убьют.» Богу молюсь, что он под машину потом попал. Вы верите, я от души и честно говорю. Может, мне и большой грех, но я говорю это. Вот отделились мы потом. И муж все мне говорил: «Вот язык-то у тебя! Зачем ты ему сказала? Ты бы помолчала!» Я говорю: «Потому что был ФЗОшник. А девочка достала фотокарточки, а я и сказала, Лайна ее звать, кто это. А он и сказал: это мой брат.» Я говорю тогда ему: «Так ты, оказывается, еще и с братом был? Ты к нам приезжал тоже тогда же. Ты — карательный отряд.» Один человек стоит и говорит мне: а я ведь не могу справиться, мы на одной кухне стоим, он и на месте может тебя прибить. Ну прошло, правда, немного время, и он говорит: «Под машину попал!»

Он тут в Эстонии уже мне встретился, когда я тут в столовой в ФЗО работала. А мой муж с работы пришел и говорит: «Что ты со своим языком выпалила. Так убьет же тебя!» И наша советская власть была, а я побоялась. Он сказал: «Не доказывай, не говори, иначе тебя ввалят.» А теперь бы они меня ввалили, убили бы, эти эстонцы-то. Это я знаю, кто у них сейчас этот премьер-министр. Вы можете передавать. Этот запросто! Но я считаю, что они такие очень плохие люди. И он плохой человек. Это я уже знаю их.

— Расстрелы, казни проводили у вас в деревне?