«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Нас поместили в три хозяйства – Женьку поместили к хозяину, у которого было штук 15 коров, у меня, слава Богу шахтерская семья, у них были одна корова, а Инну поместили к довольно богатеньким. Хозяйка мне говорит: «Иди корову доить», – а я не знаю, с какой стороны к этой корове подойти. Но сами-то мы себя выдаем как крестьян из Восточной Польши, потому что говорим плохо, а там говор смешанный. Но научилась корову доить. Женька у себя доила всех коров и занималась хозяйством. Виделись мы довольно редко. Пробыли мы там с января по апрель. Они нас так русскими и не признали.

В моей семье был грудной ребенок, так я помогала хозяйка по хозяйству и с ребетенком. Относились к нам очень хорошо. Дали мне одежку, длинную юбку, кофту темно-синюю с длинными рукавами, и я рукав накрепко зашила, не дай бог, номер увидят.

Как-то в семье зарезали хряка и первый кусок хозяину, второй кусок – мне, как работнице, а потом уже себе. Потом к ним пришла сестра с детьми, там тоже началась кутерьма и один здоровый хряк убежал. И я за этим хряком по всей деревне гонялась. Бегом. Все-таки загнала эту свинью домой.

Потом в какой-то день прибегает моя Женя. Кричит: «Ирина, наши пришли!» Она с нашими солдатами врывается к хозяевам, хозяева сделали такие глаза, ничего не могут понять. Мы подхватились, почти ничего не объясняли, попрощались и ушли.

Привели нас в какую-то часть. Потом мы прошли СМЕРШ батальона, СМЕРШ полка, СМЕРШ дивизии, СМЕРШ корпуса, СМЕРШ 4-го Украинского фронта, везде нас допрашивали до сентября 1945 года. Причем половину, даже больше половины этого времени, мы провели в Освенциме. Там был создан большой проверочный лагерь. Мужчины были на части мужского лагеря, а нас, женщин, человек 60 всего было, бывшие военнопленные: врачи, медсестры, телеграфистки, мы, разведчики, нас поместили в бывшие эсэсовские бараки, при входе в этот лагерь. Относились к нам хорошо, поили, кормили, но не переодели, хотя там эти склады были. Единственное, что перед тем как попасть в проверочный лагерь, после освобождения там есть один дом, там жили немцы, они сбежали, а все там осталось. Нам говорят: «Идите, возьмите все, что вам надо для того, чтобы одеться». Что мы взяли? По платью, нижнему белью, чулочки, всякую ерунду. Но самое дорогое, мы взяли – простыни, которых мы не видели столько лет. Мы эти простыни и лелеяли и стирали их и щеткой их чистили, спали на чистых простынях – это было блаженство. Дошли мы до СМЕРША 4-го Украинского фронта, потом нас определили в этот проверочный лагерь, где мы пробыли до сентябре. В сентябре нам сказали: «Мы вам отпускаем домой. Вот вам бумажки».

— Спасибо, Ирина Михайловна. Еще несколько вопросов. как вы узнали о войне?

— Неожиданно. Олег, мой первый муж, был в больнице, в туберкулезном диспансере, у него весной обнаружили туберкулез, и я день должна была поехать к нему в больницу в Сокольники. На Усачевке стояла на автобусной остановке. Был жаркий, но ветряный день. Бумага крутилась по земле. Народу на остановке много. Вдруг кто-то подошел, и говорит: «Началась война». Какая война? Что война? Никто ничего понять не может. Решили, что раз-два и вся война кончится.

Доехала я до больницы. Причем, первое время меня туда пускали, а потом перестали, только передачи. Все было засекречено. Больной человек, что его-то огорождать от посещений? Носила туда передачи, покупала какие-то диетические продукты, тогда еще можно было купить.

Отец Олега, крупный инженер, был отправлен в эвакуацию куда-то в Сибирь, по-моему, в Новосибирск. Я ему в дорогу консервы в Военторге покупала, полную авоську. Он потом благодарил меня. Всю дорогу ел эти консервы.

Наш курс сразу мобилизовали на авиационный завод. Работали по 12 часов в день. Я клепала крылья. Такой страшный гул. Все дрожит. Если под крылом стоишь вертикально, то сзади поддерживает специальной железкой помощница. Но тогда еще были выходные. Причем, как-то на выходной почти всех отпустили, а меня никак не отпускают. «Хорошо работаешь, будешь работать. 150% выработки – не отпустим мы тебя». Я говорю: «Я уйду». «Нет, не уйдешь, будешь работать».

Первое время прятались от бомбежек, а потом плюнули –пятиэтажный дом все равно во время бомбежки насквозь пробьет.

В институт я вернулась в из самых последних, чуть ли не в октябре. Потом институт эвакуировали.

— Панику помните?

— Помню. Мы в панику ехали с мамой в эвакуацию. Мамино учреждение одно из первых выехало.

Самое страшное из тех дней –прекратило работать метро. Это была самая страшная минута. Настала безысходность. То ли немцы пройдут по линиям метро, то ли метро зальют, то ли еще что-то. Начался грабеж. Но сама я ничего не видела, я в эти дни не выходила из дому. Ничего я не таскала, ни колбас, ничего. Но я знаю, что в это время грабили магазины. Тащили, кто, что мог. Мы с мамой дождались, когда за нами приедет грузовик. Не только за нами, там эвакуировали несколько семей.

Папа тогда был на фронте, он с первых дней в ополчение ушел, ему было 53 года было.

17 октября мы с мамой уехали. Вы знаете, что я с собой повезла? У меня был детский сундучок, так я его погрузила туда «Витязя в тигровой шкуре», Пушкина 6 томов. Загрузила самое ценное. Мамин сослуживец, который помогал, кричал: «Ты что, туда кирпичи, что ли, наложила?»

Приехали в Куйбышев и были там до декабря. В 20 числах вернулись в Москву, а папа вернулся за 2-3 дня до нашего приезда.

— В разведшколе чему учили?

— Да, ничему не учили. Отбирали людей, которые на что-то способны. «Нам обучать вас специально не надо, нам нужно, чтобы вы доставляли информацию о передвижении войск. Этому учить не надо». С парашютом мы ни разу не прыгали. Первый раз – сразу прямо туда. Показали нам карты. Рассказали, что есть такой Минск, что ты родом оттуда. С какой-то улицы, неизвестный мне. Больше было политзанятий.

Кормили нас хорошо.

В школе все время была текучка. Туда приходили и через несколько дней сразу на поле, в самолеты.

— Сколько времени обучали?

— Неделю. Не умением брали, а числом. Чем больше отправляли, тем лучше. Желающих было тысячи. Добровольцев со всех городов, не только москвичи. Отобрали 2 тысячи, разместили в разных спецшколах. Женя с Людмилой были в другой спецшколе, они готовились чуть дольше, а мы с Викторией готовились неделю. Может 10 дней. 16 апреля мы туда попали, 26 апреля нас сбросили.

— На каких самолетах?

— Дуглас. Я такой Дуглас нашла на выставке на Поклонной горе. Бежало за мной еще человек 15 моих друзей. Я туда подбежала, меня затрясло. Я увидела такой же самолет, куда я входила, где я сидела, откуда я прыгала. Я все посмотрела своими глазами. У меня даже есть фотография.

— По вашему мнению, почему вы так быстро попались?

— Они уже знали о том, что мы прыгаем и ждали. Не только нашу группу, но и других.

Кто-то потом обвинял начальника разведшколы, что он был связан с немцами. Я не хочу об этом говорить, я не знаю. Но какое-то предательство было. Информатор был. Очень подозрительно, что в глухой деревне, вдруг с автоматами, ни с того ни с чего. Откуда они могли там вдруг ночью появиться? Явно что-то было не так.

— Ваш схрон, где вы оставили рацию, не нашли. Это вам помогло?

— Да. Мы вообще не были вооружены. Все спрятали. Смысла не было, что мы могли? Ну, одного двоих застрелили, что дальше? Защищаться на чужой земле, среди чужих, оружием было бесполезно. Если бы мы шли как десантники…

Мне Чухрай рассказывал, как их выбрасывали. Мы сидели с ним за столом, он слушал меня внимательно, но был отстраненный какой-то. Когда я ему рассказала, что мы там ходили на работу и пели песню про Сталина, а рядом шли немцы с автоматами и с собаками. А еще рядом находились наши советские военнопленные, на карантине. Мы шли мимо них, как на параде. Он к этому как-то странно отнесся. Мы с ним довольно холодно расстались.

Через день мне звонит: «Ирина Михайловна, я должен к вам приехать». Я говорю: «Только в том случае, если вы будете пить у меня чай или кофе». «Хорошо, я согласен». Приехал. И начал мне рассказывать, как они, вернувшись с одного из заданий, пошли на Красную площадь, никто их не строил, сами пошли. Пели песни, шли по Красной площади. Я говорю: «А мы шли под дулами автоматов и пели те же самые песни. Он как-то сразу поменялся». Он видно дома прослушал всю запись, и что-то у него повернулось. А то был как-то суховат.

— Когда вы попали в плен, то, первоначально, вас направили на завод. Что вы там делали?