«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я родился 7 апреля 1924 года в селе Кучук-Сунак (с 1948-го – с. Мелководное) Джанкойского района Крымской АССР. Родители мои трудились в колхозе, в семье росли брат Петр, 1918-го года рождения, и младшая сестра Мария. До войны я окончил семь классов, после чего стал работать на МТС. Краткое обучение – и уже стал трактористом, потом повысили до учетчика-заправщика тракторной бригады. 22 июня 1941 года мы находились в поле и после полудня к нам прискакал на лошади нарочный, который сообщил о том, что Германия напала на Советский Союз. Мы побросали тракторы и бросились в колхоз, чтобы узнать подробности. Но там знали также очень мало.

Мужчин сразу же призвали в армию, отца мобилизовали, брат еще до войны отправился на военную службу, а я продолжал работать. Вскоре у нас создали подразделение истребительного батальона, в которое записали всю молодежь. Мы патрулировали улицы и следили за тем, чтобы парашютисты не высадились поблизости от села.Как-то приехал военный из Симферополя, построил нас, и объявил о том, что все желающие попасть на фронт могут выйти из строя. Нас было человек 25-30, сразу никто не выразил желания. Потом потихоньку начала молодежь выходить вперед, за ними потянулись взрослые мужчины. В тот же день нас погрузили на машину и привезли во двор симферопольского здания НКВД. Там собрали всех добровольцев из истребительных частей, подержали с недельку или две, переодели в солдатскую форму, и отправили поездом до какой-то небольшой станции, откуда мы пешком прошли до Воронцовки – небольшой деревни перед Красноперекопском. Только мы начали окапываться, как нас немецкие самолеты обстреляли и пробомбили. Несмотря ни на что продолжили работу: готовились встречать врага. Недели две мы там пробыли, неожиданно прямо в окоп приходит посыльный со штаба, и приказывает трем солдатам прибыть в штаб – один был постарше меня, но он сильно болел, меня назвали вторым, а третий еще моложе меня был. И нам в штабе объявили, что просмотрели наши дела и решили отправить обратно в военкомат, потому что по возрасту в солдаты еще не подходим. Пешком добрались до Джанкоя, военкомат как раз собирался в эвакуацию. Увидев нас в солдатской форме, которая лично мне была больше на несколько размеров и смотрелась, как седло на корове, посмеялись над нами, и сказали: «Снимайте форму!» Но мы отказались это делать, ведь тогда останемся в одном исподнем, а еще домой в село идти. В итоге нас отпустили безо всякого разговора, и сказали, что на месте в колхозе разберутся, что дальше делать.

Пришли в село, а здесь истребительный батальон уже расформирован, пришлось переодеваться в гражданскую одежду, солдатскую форму спрятал в сарае. Вскоре пришли немцы. В тот же день через Сиваш уходили наши солдаты на плесы, и мы смотрели с чердаков, куда они идут. Отступающие советские войска в деревню не зашли, а двинулись дальше к станции Таганаш.И тут немцы из нашего села выскочили, начали их преследовать, завязался маленький бой, несколько человек из наших убило, один спрятался, мы его ночью наши и переодели в гражданскую одежду, после чего он куда-то к родным ушел. Остальные сдались в плен.

Выбрали старосту, его я не запомнил, а вот полицаем стал поляк Олишевский. До войны он трудился бригадиром в колхозе, что-то напортачил, его посадили, он вернулся незадолго до 1941-го после того, как отсидел около пяти лет. С приходом немцев он сразу же добровольно стал полицаем. В 1942 году руководил отправкой молодежи в Германию. Вначале предложили добровольно поехать, несколько человек согласились. Потом через некоторое время уже не добровольцев, а всех, кого можно, стали забирать. Причем Олишевский делал так: приходит в хату вечером, а уже завтра утром надо ехать в Германию. У меня папа к тому времени вернулся, он в армии попал в плен, бежал из него и пришел домой.Родители стали думать, как же быть, чтобы нас с сестрой не угнали.В деревне в Азовском районе жили наши бабушка с дедушкой, мама предложила к ним тикать. Надо было пройти километров 50, и я с сестрой Машей ушли туда. Где-то с месяц там побыли, потом пришли домой, некоторое время тихо было. И вдруг одним вечером снова приходит Олишевский, говорит, что завтра отправка в Германию, если я снова удеру, то мать заберут вместо меня. Ну что тут думать – самому надо идти.Утром направил со старостой в Джанкой, в немецкий лагерь. Пришли мы туда на сборный пункт, начальство куда-то разбежалось.Тогда староста говорит, что у него есть родственники в Джанкое, мы к ним пойдем: хоть накормят. Пришли туда, старики выпили, поговорили о чем-то, и тут староста спрашивает меня: «Как ты думаешь, батька твой, если мы придем домой, угостит водкой за возвращение сына?» Что же тут отвечать, говорю: «Конечно же угостит». Так что староста привез меня обратно. Потом во второй раз Олишевский меня лично в Джанкой отвел. Оттуда отправили в Керчь, где мы попали в трудовой лагерь для крымской молодежи.

Работали на строительстве переправы через Керченский пролив. Камни таскали и на берегу их укладывали. Я где-то с три недели побыл в лагере, потом решили с другом удрать. Нас водили на работу два немца партиями по человек 50. И как-то пошел дождь.Конвоиры завели нас в разрушенный дом, а мы быстренько совершили разведку по большому двору, и обнаружили в стороне туалет. Забрались туда, посмотрели, что стенка выходит на другую сторону. Выломали ее и потихоньку удрали. По ночам пробирались домой. А днем прятались в скирды. Дошли до выхода из Керченского полуострова. Прошли Владиславовку, навстречу идет крымский татарин –пацан лет двенадцати. Мы не знали, как дальше идти на Джанкой. Спросили его, он нам показал путь. Пошли, прошло минут через 20-30, видимо, татарчонок добежал до немцев, и оккупанты догнали нас на мотоциклах. Безо всяких разговоров стали бить под живот. Врезали со всей силы. Вначале мы пытались врать, мол, угнанных лошадей хотели найти, но когда дошло дело до того, что нас стали хорошенько бить, пришлось признаваться, что удрали из лагеря. Тогда поймавшие нас немцы говорят: «Мы позвоним в лагерь, если вы действительно удрали, то отправим к ним, а если нет, то расстреляем». Через пять дней пришло сообщение, что мы действительно удрали. Отправили в Керчь. Когда вели в лагерь, то мы проходили мимо другого лагеря, где сидели штрафники. Наши конвоиры сказали: «А чего мы их ведем в трудовой лагерь, надо их к штрафникам сдать!» Там приняли «в гости», и опять за работу. Кормили ужасно. Трудились от рассвета до заката. У меня стали опухать ноги, с утра вроде ничего, а к обеду опухают, ходить невозможно. Пытались и оттуда удрать, но двое при конвоировании на работу попробовали спрятаться в разбитом доме, их нашли и тут же перед нашим строем расстреляли. Так что продолжал работать, и в итоге на левой ноге образовался нарыв. При лагере находился санитарный врач, осмотрел меня, кое-что сделал, и сказал конвоирам, что мне надо в больницу. Отправили в Керчь, лечить стали. И в это время через медперсонал я сообщил родителям, где нахожусь, ко мне приехал двоюродный брат, значительно старше по возрасту.Первым делом попытался уговорить врача, чтобы он меня отпустил. Тот потребовал на меня документы, принесли их, он осмотрел, и говорит: «Нет, это штрафной лагерь, не могу отпустить». Тогда брат с кем-то поговорил из медсестер, чтобы они выдали мне одежду подходящую, и вывели из больницы. Брат встретил, пробрались на железнодорожный вокзал, где договорились с немцем-смотрителем:угостили его и салом, и выпивкой. Он нас спрятал в составе. Приехали в Джанкой, спрыгнули, домой добрались ночью. Там я прятался до тех пор, пока наши не пришли.

Помню, встречали советских солдат очень хорошо. Только полицай Олишевский куда-то спрятался, потом бежал с немцами. Через три дня нас, призывную молодежь, мобилизовали, и уже пешком, машин не было, отправили до Симферополя.Оттуда в Родниковое пришли, где медкомиссию прошли, некоторых даже отпустили домой по болезни. Переодели в форму и сформировали по частям. Я стал рядовым пулеметчиком 1-й пулеметной роты 503-го стрелкового полка 91-й Мелитопольской Краснознаменной стрелковой дивизии 51-й армии.Стали изучать станковый пулемет «Максим». Учили быстро – как заряжать, как стрелять немножко показали, по горам полазили. И бросили на Севастополь. Подошли к Сапун-горе. Мы приготовили пулеметную ячейку, я был подносчиком пулеметных лент. Подошла 76-мм артиллерия и встала на прямую наводку впереди нас. Пришлось уходить в другое место. Стало обидно – столько рыли ячейку, а тут пришлось опять переходить. Потом на фронте я не раз с таким сталкивался, в первое же время еще не привык. Через день, 7 мая 1944 года, начался штурм Сапун-горы, страшно била наша артиллерия, немцы огрызались. Повсюду стрельба, к вечеру взяли Сапун-гору, мы чуть отстали, передовые части пошли дальше на Севастополь, а наш полк сзади поднимался.На верхушке горы командование решило нашу дивизию отвести во второй эшелон. И вскорости отправили на железнодорожную станцию для отправки.

Поехали куда-то на север, высадились в Белорусской ССР. Шли параллельно линии фронта, и попали в Прибалтику. Марши были тяжелые, белорусские леса очень густые, а дороги – очень плохие. Если сухо – то в лицо бьет пыль, если пройдет дождь – то с трудом пробираешься по грязи. Тяжело давались марши. Никаких машин или повозок и в помине не было, станковые пулеметы «Максим» приходилось на себе таскать. Я тащил коробки с пулеметными лентами. Но вскоре меня назначили вторым номером, и стал таскать ствол. К счастью, к тому времени мы нашли трофейных лошадей и велосипеды. Стало полегче.