«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я родился 7 сентября 1924 года в городе Анжеро-Судженск Кемеровской области. Родители приехали в Анжеро-Судженск из Кирова в 1921 году, причин переезда не знаю. Отец Николай Миронович сначала работал шахтером-крепильщиком, потом его избрали председателем шахткома, а мать была простой домохозяйкой. В семье росло четверо детей: я самый старший, братья Николай, Евгений, и сестренка Людмила. До войны окончил 10 классов. Еще утром 22 июня 1941 года везде начали говорить о войне, а потом по круглому радио, что стояло в моей комнате, объявили о том, что Германия напала на Советский Союз. Мы, ребята, побежали в военкомат, чтобы записаться добровольцами в Красную Армию, но нас оттуда выгнали как несовершеннолетних, сказав при этом: «Вы еще успеете навоеваться!» Из-за молодости не взяли. С нами даже девчонки ходили, в том числе мои двоюродные сестры Шура и Валентина. Кстати, они вскоре пошли на курсы медсестер, после которых младшая Саша работала в кемеровском госпитале, развернутом на базе шахтерского дома отдыха. А Валентина ушла на фронт, стала санинструктором. Там она познакомилась и сдружилась с лейтенантом Сорокиным, и еще до конца войны беременной вернулась домой.

Старшие возраста сразу же стали призывать в армию. Мои двоюродные братья по отцовой линии: художник Василий и Демьян, работавший в цирковом оркестре, получили повестки, двоюродные братья по материнской линии Иван и Петр также были мобилизованы. Все они погибли на фронте. Отец, призванный в ряды Красной Армии, погиб в декабре 1941 года.

После начала войны я пошел работать помощником кочегара на стекольный завод. А в 1942 году по путевке горкома комсомола меня направили в военизированную охрану шахтных объектов. Сначала был вахтером на электростанции и четырех шахтах: «Физкультурник», «9-15», «1-6», «5-7». Там была введена строгая пропускная система, и мы проверяли каждого на входе и при выходе. Потом перевели дневальным по штабу. На охрану объектов уже не ходил. Так что после того, как в августе 1942 года мне пришла повестка, пришлось побегать по шахтам, чтобы оформить бегунок. Последней посетил шахту «1-6», пришел домой, и тут у меня поднялась температура до сорока градусов. Вызвали «скорую помощь», увезли в больницу, где выявили брюшной тиф. Откуда он появился в моем организме, черт его знает. Месяц провалялся в больнице, даже волосы повыпадали. После выздоровления снова вернулся в охрану, дали «бронь».

В марте 1943-го мой хороший друг Иван Грязев, с которым вместе учились в школе, каждый день вдвоем готовили домашнее задание, был призван в военно-пехотное училище. Узнав об этом, говорю ему: «Я тоже хочу поехать». У нас знакомый был, Андрей Артамонович Селиванов, начальник 2-й части горвоенкомата, он сообщил, что разнарядка пришла только на одного курсанта, но я решил все равно ехать: может быть, пропустят. Попытаемся.

Приехали в Кемеровское военно-пехотное училище, я прошел медкомиссию, а Иван нет. Я остался, а он вернулся домой, где поступил в горный техникум, оттуда уже не брали в Красную Армию. Первые три месяца в училище проходили курс молодого бойца. А затем всем курсантам присвоили звание «сержанта», тогда шел набор на пополнение 22-й гвардейской Сталинской стрелковой дивизии. Почти весь личный состав училища, кроме нас, новичков, влился в состав этой дивизии и был направлен на фронт. А нас перевели в город Сталинск, где располагался огромный Кузнецкий металлургический комбинат. Меня назначили командиром отделения курсантов, и проучились еще целый год. Учили строевой, тактике, огневой подготовке и топографии. Проводили и политические занятия. Кормили по девятой курсантской норме. Не хватало, конечно. Поешь, и через пару часов снова голодный. В супе пшенинка за пшенинкой гонялась с дубинкой. Обмундирование было одно и то же и в мороз, и в дождь. И снег, и слякоть, и жара – ботинки с обмотками на ногах. На тактику выходили в поле, рыли окопы. Командиром учебного взвода был лейтенант Шилов, хороший парень. По пути домой с поля совершали марш-броски, чтобы согреться. Но больше всего строевая донимала. И уставы.

В начале июня 1944 года нас выпустили. Присвоили звание младших лейтенантов, выдали новое обмундирование с погонами. Где-то через неделю поехали на фронт. В состав посадили 400 курсантов: половину на Ленинградский фронт, остальные, в том числе и я – на 1-й Прибалтийский, которым командовал генерал армии Иван Христофорович Баграмян. По прибытии был назначен командиром 1-го стрелкового взвода 2-й стрелковой роты 3-го стрелкового батальона 1117-го стрелкового Двинского полка 332-й Ивановско-Полоцкой имени Михаила Васильевича Фрунзе стрелковой дивизии.

Когда я прибыл на передовую, в моем взводе насчитывался 21 боец. Из них 12 – узбеки. Первое время всячески показывали, что по-русски не понимают. Приходилось находить крепкие слова, которые сразу же действовали. Ручным пулеметом Дегтярева заведовали два грузина. Помкомвзвода был Ака Курбаев из Узбекистана. На вооружении имелись винтовки Мосина, автоматы ППШ и 2 ручных пулемета. Был еще ПТР. Сам же вооружился американским пистолетом «Кольт» и автоматом ППШ, который повсюду с собой таскал. Хорошее оружие, особенно выручал емкий диск на 71 патрон. Ну и гранат было у всех вдоволь. Хотя из-за неопытности не все умели с ними обращаться. Однажды переходили на новый участок фронта, на поясе у солдата из соседнего взвода взорвалась граната. Хотя он позади меня шел, я, к счастью, не пострадал, зато старшина, только-только вернувшийся из госпиталя, был снова ранен осколком, несчастному солдату же все брюхо разворотило.

Первый день на передовой запомнился мне тем, что потом неделю в ушах звенело. Мы находились в обороне, и с немецкой стороны постоянно осуществлялись обстрелы. Только пришел в траншею, как начался артналет. Неподалеку от меня разорвался снаряд, буквально метрах в двух, я еле-еле успел в ячейку нырнуть. Оглушило так, что поначалу ничего не слышал. Вскоре нас сменили, в бой вступить не дали. Первый серьезный бой мы приняли под Полоцком. Наш батальон наступал левее города. Потерь не понесли, так как враг отступал. Затем мы перешли на другой участок, в сторону Даугавпилса. Тут я участвовал в форсировании реки Западная Двина по понтонному мосту. Что запомнилось: на подходе к мосту стояла вооруженная до зубов охрана, немец обстреливал переправу. Но на нашу долю как-то не досталось неприятностей. Идем на другой берег: сбоку, справа и слева рвутся снаряды, но по мосту не попадают. Проскочили опасный участок. Дальше пошла болотистая местность. Я не участвовал в этом деле, но часть солдат из полка пилили деревья, после чего делали деревянные настилы для танков. Тогда никто не знал, но на нашем участке осуществлялась обманная операция, показывали, будто именно в этом месте наступаем, а на самом деле танки пошли левее. Причем немцы поверили в то, что на нашем участке готовится танковый прорыв, начали сильный обстрел, во время которого особенно интенсивно делали настилы, звук-то по лесу далеко раздается. Умело ввели противника в заблуждение. В итоге для немцев оказалось неожиданностью, что главный удар пойдет с другой стороны. Наши танки прорвались, и мы стали наступать. На Двинск уже не пошли, нас развернули в сторону рижского направления. И вот там начались бои за Паневежис, потом за Тукумс. Своим броском наши войска окружили крупную группировку противника. Мы лихорадочно копали окопы для второго эшелона обороны. В это время наступать приходилось очень мало, в основном сдерживали окруженных немцев. Кроме того, отбивали атаки извне, к врагу пробивались для деблокирования дополнительные войска. Что еще запомнилось: каждый день мы смотрели, как по морю кораблями немцы слаженно эвакуировали своих солдат.