«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я родилась в марте 1927-го года в городе Ялта. Мои родители были простыми рабочими, отец трудился дрогалем, т.е. ломовым извозчиком на подводе, а мама Мария Фадеевна была прачкой, и кем только еще не работала. В семье также воспитывался брат Владимир, 1924-го года рождения. В 1930-х годах отца забрали. Он любил выпить, и как-то обронил: «Спасибо Сталину за водку!» Тут же припаяли 58-ю статью, то есть контрреволюционную деятельность, и больше мы папу не видели. Так мы остались втроем с мамой и братом. Я ходила в Ливадийскую школу и пела в хоре.

Хотя на уроках изучали только русский язык, с нами учились крымские татары, с которыми я очень дружила. В 1941-м году окончила семь классов, поступила в восьмой, и тут 22 июня мы узнали по радио о начале войны с Германией. Эту новость сообщили соседи, так как у нас дома тогда света не было, и жили мы в то время на окраине города, сейчас это улица Курчатова. Вскоре пошли слухи о том, что немцы начали бомбить Севастополь. Володя, окончивший десять классов, не смог уехать из Ялты и остался с нами. Как комсомолка я вошла в состав молодежной группы, которая патрулировала улицы города и дежурила по ночам. Осенью немецкие самолеты стали совершать налеты на Ялту, мы прятались в подвал, когда слышали гул авиационных моторов. Мы не видели, как отступали наши воска, но хорошо помню, что немцы зашли в город 8 ноября 1941-го года со стороны Бахчисарая. Опять же, из-за расположения нашего домика вражеские солдаты у нас так и не появились, пришли немцы из строительных бригад, не такие жестокие, как военные.

Вскоре брата в числе других молодых ребят забрали в Симферополь, в «картофельный» городок, якобы для получения продуктов. На самом же деле молодежь отправили на работу в Австрию в город Леобен, где Володя заболел туберкулезом и умер.

Первое время в оккупации было трудно. Выживали благодаря тому, что квартировавшие у нас немцы время от времени подходили к маме и просили ее постирать вещи, за что давали кусок мыла и кусок хлеба. А что, стирали, ведь надо же было чем-то питаться. Потом, чтобы и меня в Германию не угнали, пошли работать на лесопилку. Сначала я стала трудиться, затем мама также пришла. Лесопилка располагалась в горах, расположенных выше Ливадии. В день каждому рабочему давали 200 грамм хлеба и какой-то жидкий суп. Меня поставили распиливать деревянные бревна циркулярной пилой. Однажды заходит в цех группа немцев, я к ним повернулась, и не уследила, моя левая рука попадает под пилу и перерезает все пальцы. Немец-мастер меня тут же схватил и повез в больницу, где показал своему врачу. Ну, немецкий язык мы немножко изучали в школе, я кое-что понимала, слышу, они говорят, мол, нужна ампутация, тогда начала просить: «Нет, нет и нет. Ради Бога, только не ампутация, не отрезайте ничего!» В итоге мне перевязку сделали и отпустили, больше на работу не ходила. Марганец дома был, им рану обрабатывала, и примерно шесть месяцев промучилась с перевязанной рукой. После того, как немного оклемалась, немцы из строительной группы говорят маме: «Пусть она приходит на лесопилку». Пожилой немец ездил в Ялту за супом для рабочих, который возил на бричке в бидонах, и за хлебом, я приходила и расписывалась о получении еды для выдачи, мама за меня раздавала еду рабочим. За это мне также стали давать 200 грамм хлеба и суп.

Кроме вольнонаемных, на лесопилке также трудились военнопленные. Причем ходили совершенно свободно. Познакомилась с ними. Один из них начал ухаживать за мной – Леонид Петровский, 1922-го года рождения, злостный моряк, все его побаивались. Потом в один прекрасный вечер военнопленные сбежали с лесопилки, и пришли к нам втроем: Лысенко Михаил, Петровский и дядя Ваня, фамилию его не помню. Это был 1943-й год. Мы с мамой жили в одной комнате, и встал вопрос, а куда же спрятать беглецов. Во дворе у нас стоял утепленный сарайчик, они целый день в нем находились, а ночью спали на полу в большой комнате. Но как их покормить? Напротив нас жили две татарские семьи, очень хорошие люди были, с их дочерями, Соней Ибрагимовой и Зиной я вместе училась. Каждый вечер, как стемнеет, они приносили покушать. Ежедневно так происходило. К тому времени я знала кое-кого из молодежи, связанной с подпольем, они пообещали помочь, и вскоре военнопленных отправили в лес.

Затем мы с одной знакомой девчонкой пошли в лес под видом того, что мы яблоки хотим собрать, а на самом деле решили проведать, как там наши ребята. Спокойно вроде бы так через Васильевку сходили, повстречались с партизанами, и пришли обратно, мне передали много записок в город, я относила их подпольщицам Андриенко, Комаровой, и еще кому-то на улицу Литкенса.

К несчастью, Миша Лысенко не смог перенести партизанский голод и холод, так что вернулся в Ялту. Только услышали новость, что он где-то в городе, как тут же прибегают соседи и говорят, что СД Мишу по чьему-то доносу забрало. Ну все, оставаться в городе нам с мамой нельзя. Рано или поздно немцы придут за нами.

Вдруг к нам в дом приходит Мария Федоровна Андриенко, она была в подполье и за ней тоже наблюдали. Говорит мне: «Все, надо уходить». Я отвечаю, что самой опасно находиться в городе. Тогда мой одноклассник Леша Зинченко увел нас в лес. Меня одну, мама осталась в Ялте, она дома не могла жить и уходила ночевать к соседям. Потом перебралась в трехкомнатный домик, расположенный поблизости от нашего, в нем жили отцовы брат и сестра. Эти родственники, особенно брат, видно, полицаям и донесли о том, что мама скрывается, ее стали преследовать, а также расклеили по городу объявления о том, что меня разыскивает СД. Причем где нашли мою фотографию, ума не приложу, ведь до войны я почти не фотографировалась.

В декабре 1943-го года партизаны собираются на задание – взорвать лесопилку. Прошусь с ними: «Возьмите меня, я маму должна забрать!» Меня отпускают. И вот мы, семь человек семь, идем в Ливадию через домик Чистяковых, зашли к ним в гости, они нам подсказали, где и как пройти незаметно к лесопилке. Понаблюдали за рабочими и немцами и решили остановиться на ночь в моем доме. Ночью мы к маме пришли вдвоем с Сережей, командиром отряда. А ее уже собирает в лес Саша Пересыпкин, он был подпольщиком из группы Казанцева, но тогда я не знала об этом Саше ничего, поэтому когда мы пришли, он с нами распрощался и ушел. Обнялись с мамой и стали думать, где же ребятам переночевать. Ниже нашего дома находился свободный дом, хозяин куда-то ушел, и никто там не жил. Отвела туда ребят. Легли спать навалом прямо на полу, прижавшись друг к другу. Утром партизан покормить же надо, и мамины кумовья принесли ведро с супом. Днем я пошла в город, со мной была почта, которую нужно разнести. Были у нас связными такие Попандопуло и Алчачиков, киномеханики, мне обрисовали, как найти их. Вот теперь только думаешь, как я так могла это все делать?! Не боялась, это и молодость, и дурость одновременно была. Подошла к тому месту, где они должны были находиться, и спросила мужчину: «Скажите, не вы ли будете Алчачиковым?» Тот ответил утвердительно. Незаметно передала ему записку. Дальше отнесла записку Комаровой, и снова кому-то на улицу Литкенса отнесла и еще куда-то. Иду спокойно по улице, встречает меня знакомый и изумляется: «Лида, так тебя из СД освободили, ведь все говорят, что ты в тюрьме сидишь». Ответила ему коротко: «Освободили». Больше по дороге не могла идти, шла балками и тропочками. Следующую ночь снова переночевали в заброшенном доме, потом ребята заложили мину с часовым механизмом, а мы с мамой собрались и ушли на Ай-Петри. Присоединились к гражданскому лагерю 10-го партизанского отряда 7-й бригады Южного соединения. Там снег, мы по пояс проваливаемся, немцы вскоре обнаружили лагерную стоянку, Боже мой, началась страшная перестрелки, мама плачет, мол, зачем она пошла. В общем, тяжело приходилось.

Приходилось стоять по ночам на вахте по два часа. Ночью тихо, только птиц слышишь, как где-то какая-то пигалица засвистит. Чего-то не боялись, не знаю, почему. Если что-то где-то зашелестит, то будишь молодого парня с оружием. Весело было.

Затем немцы организовали прочес, но нас не смогли перехватить, никого не ранили, мы ушли от них. Больше на боевые задания я не ходила, была в лагере. Мама вместе с другими незамужними женщинами и вдовами стала куховарить для партизан. Жили прямо на земле, ведь мы перемещались с места на место, все время проходили страшные прочесы. В землянках мне практически не пришлось пожить, потому что только остановимся на одном месте на несколько дней, как снова начинается очередной прочес. Опять куда-то идешь, всю ночь, так спать хочется, что на привале валишься прямо на снег, только ветки сломаешь и положишь под себя в качестве импровизированной постели. Причем из молодых ребят никто и никогда даже за руку не возьмет, когда ты к нему прижимаешься ради тепла. Такая вот скромность была. Есть нечего, если лошадь не может идти, то ее убивали, после чего отрезали куски, разводили огонь и пытались варить мясо. Только разжег костер, как тут в воздухе появляется немецкий самолет-разведчик «рама», тогда костер тушим, собираемся и снова идем, мясо с собой несем. Соли нет, хлеба нет. Изредка на задании ребята где-то что-то брали. То у немцев отобьют склад, то в горную деревню зайдут, там жили в большинстве крымские татары, кто чем мог, помогал. Очень голодно и холодно было в лесу. Но выжили как-то.

А сколько было вшей, это прямо ужас. Однажды нашли какой-то разбитый котел, в нем воду согрели, чайник с нами был старенький. Из него начали головы друг другу мыть. Немного обмоешься, залезешь в наспех натянутую палатку, там сидят все и лупят в одежде этих вшей. А так чтобы нормально помыться, такого не было. Вспоминаешь сейчас, и думаешь, как это мы выжили.

Страницы: 1 2