«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Вот такая она у меня была умница! У нас случаи были, когда нам приходилось заезжать на 3-й этаж настоящего дворца графского, с широкими лестничными маршами. Я на ней верхом, специально не слезал, а она идет и идет, правда, оттуда спускаться я боялся — брал за уздцы. Она могла за мной, на мой голос, куда угодно идти. Лошади обычно спят стоя, они не ложатся, только в крайнем случае, если они уже истощены слишком. Это уже крайнее состояние, это плохо. Она не могла сама остановиться, если я на ней еду не шагом, а рысью или галопом, она только голос слушала. А просто сама будет бежать, пока не упадет! Вот чем лошади отличаются обыкновенные от полукровок или чистокровок? Вот считается, что чистокровная никогда не будет ложиться, а спать будет всегда стоя, и будет бежать, пока ее всадник не остановит. Это считалось одним из признаков. Если лошадь ложится, это уже не лошадь!

Вот что лучше для всадника — конь или кобыла? — Кобыла. Потому что конь оправляется под себя, а кобыла от себя, то есть у кобылы чище станок, где она стоит.

Мы часто были в горах. Второй раз за войну мне в Карпатах уничтожили пулемет, теперь ручной. Сколько случаев было, что меня хотели убить в упор, но, видимо, такая звезда моя, что я остался живой. Когда ручной пулемет уничтожили, это еще третье ранение было, и сейчас осколок сидит. Это было легкое ранение — осколками пробита нога — часть вытащили, а немного осталось. Второй раз меня ранило в голову осколочным, причем, самолетного снаряда. Но я не под обстрел попал, а этот снаряд разорвался в костре. Нас много было. Ехали по железной дороги с Курской дуги и на каком-то полустанке напоили лошадей, горел костер, солдаты кругом сидят, костер большой, котелки с картошкой. Мы с товарищем Земцовым подошли, его убили потом моего товарища… Ну, и котелок меня собственно и спас. Котелки наши были хорошие, тяжелое дно, и их много котелков было, варили в них еду. Видимо кто-то принес, вместе с листвой или хворостом снаряд. СМЕРШевец интересовался потом этим случаем, допрашивал и меня. Мне в голову попало, но касательное, у виска, а моему товарищу в лоб — и половинка осколка торчит. Вот такие истории.

— Пулемет во время марша в повозке находился?

— Я возил в повозке все время. Пехота носила на себе. Но у нас была боевая повозка — там были противотанковые ружья и я возил там пулемет. Верхом нельзя. Одно дело — нести. Даже если рысью ехать — он будет по спине хлюпать. Как было в сабельных эскадронах, это я не скажу, но, наверное так же. Повозка эта все время под рукой. У меня было личное оружие, наган, но больше я автомат использовал — ППШ с рожком. Уже последнее время они появились. Карабины новые тоже появились. Впервые когда я попал на фронт, там карабины были без штыков старого образца, а потом появились новые с откидным штыком, но винтовок у нас не было. Я закончил снайперские курсы, но не сохранил документ. Очень хорошо, кстати, стрелял, но отдельных выходов не было у меня, так как мы долговременных оборон не занимали.

— В минуты отдыха пели казаки? А артисты приезжали?

— Приезжали. И сами мы, в основном казачки-старички (мы их называли так) по-казачьи пели. Вот сел на быка казак и повез урожай с поля домой — и поет с потяжностью такой…(поет песню «Ой, гвоздик»).

— Если убивало под кавалеристом лошадь, как он дальше действовал?

— Вот прихожу я из госпиталя. В госпитале я лежал в Румынии, и узнаю, что наш корпус вышел из боя. Это после того, когда уничтожили мой пулемет. Я вижу, что казаки недалеко — лампасы мелькают, я в госпитале легкораненых, меня только в мякоть ранило. Я попросился — меня раньше выписали. Думаю, а то уйдут и я не найду их, а выписывать меня еще нельзя было — я хромал. Я говорю: «Да я долечусь! Там же есть свое все». И меня выписали. Хороший врач была, спрашивает: «Сколько вам надо, чтоб найти свою часть?» Командировочный она пишет, а я смекнул и говорю: «Да за неделю найду!» А сам думаю, я ее за день найду, а неделю поживу где-нибудь — молочка попью. Засмеялась она, но неделю мне дала.

Я хромаю немножко. Попалась мне там полуторка, я попросился и меня до штаба довезли, но там надо было еще пешком идти. Все в этот же день. Иду и смотрю — едет пролетка — фаэтон. Смотрю, наш майор сидит: «Ефременко!» Кинулся ко мне, и меня целует, обнимает. Посадил меня и привез в часть, и моя неделя пролетела.

Пришел я в свою часть, а там пополнение и лошадей не хватает. Я говорю: «Собственно не возражаю. Я на бричке посижу». А тут надо было ехать — марш, но почему-то мне на подводе не разрешили, и приводят мне клячу какую-то, седла и то нет. Не хватает. Я говорю: «Вы что, очумели что ли — без седла да кляча! Это издевательство!» Дело в том, что я там не один такой был, и мне замполит говорит: «Ну, если ты откажешься и остальные — это нехорошо!» Ну, уговорили.

Я проехал ночь и на другой день тоже — это не так и просто. А на третий день мне привели жеребца венгерского, отняли где-то ребята, наверное. Этот наоборот, наши же привычные в строю идти — положил повод и спи. Встанет колонна и она встанет. А этот непривычный в строю ходить. Рвется впереди идти и всё! Все встанут, а он идет, собака! И старается всех обогнать. Резвый черт! Я его держу. Но если его час держать — то ничего. А если целые сутки — изведешься! Я уже не знал, что мне делать, но он был сильно красивый. И мне обменяли, из штаба дали настоящую нашу строевую лошадь — кобылу Мурку. Она майора была, еще наша российская, она уже была старовата. А жеребец проклятый, был красивый, и майор у меня его забрал. Ему красоваться, а мне зачем — черт с тобой — красуйся!

Это была не лошадь, а красавица и умница! До сих пор она мне снится. Это отдельный разговор! Она могла куда хочешь за мной идти. В подвал за мной заходила, по ступенькам. Все боятся, а она идет за мной — настолько она мне доверяла. Я на ней джигитовку делал. Мы же и в военное время конные соревнования проводили — рубку лозы и т.д. Чтоб форму держать. Еще у нее было одно такое достоинство. Меня чуть не побили мои друзья. Она брыкалась, лягала, но не людей, а лошадей. Вот привязали все лошадей к кормушке, им тесно, их же много. А она левую часть разгонит, а потом правую и кушает. Когда подходишь — надо голос подать, а то она ударит. Стоят же они вплотную друг к другу, а ты сзади подходишь. Подаешь голос, она уже знает, похлопал ее, подошел. Когда начинаешь ее чистить, и если ей не нравится, а ведь надо тряпочкой вытирать между ног, а там кожа нежная, ей неприятно иногда. Она поднимает ногу и меня слегка толкает. Вообще, чтоб предугадать повадки лошади, надо на уши посмотреть, причем не только лошади. Как только она прижала уши, то не подходи, опасно.

Про этого майора — отдельный разговор, он — мой земляк из Сальска, он был зам командира нашего дивизиона по строевой части, кадровый офицер. Единственный, кто мог рубить лозу двумя шашками. А с другой стороны, он был хвастун. Один раз взял поповскую рясу и под седло положил для красоты — на круп лошади. Ему от замполита влетело за это дело, а мы все видели, когда ехали. В общем, он был хулиган в нашем понимании. А я его хорошо знал…

Зашел я что-то докладывать командиру эскадрона капитану Ткаченко. Часть наша стояла на отдыхе, он в землянке, и они с этим майором выпивают вдвоем. Я доложил, а он говорит: «О! Так Ефремов-то твой земляк с Сальска!» Так он меня обнял, поцеловал, налили там мне, посадили и стали разговаривать. Он и говорит: «Ефремов, будем если живые, если встретишь меня потом на гражданке с женой, смотри не проговорись». А он возил с собой походную жену из санинструкторов, как королеву. Мы все знали, что он с ней живет. За это его не любил наш замполит. Дело в том, что потом после войны я и с замполитом переписывался, а того майора Марченко я видел после войны. Он мне и говорит: «Смотри не проговорись! А то моя жена — зам прокурора, она меня…»

Уже после войны как-то днем шел и его встретил, с женой. Увидел меня — обнимает, а я его. Жена его, интересная женщина. Он затащил меня в ресторан. Я говорю: «Да я на работе!» А мне, говорит, ехать — вот билет. Ну, выпьем по стаканчику. Мы сели за стол, и жена его. Он говорит: «А как думаешь, Ефремов, где я сейчас?» — «А откуда я могу знать!?» — «Жена моя прокурор. А я начальник СМЕРШа дивизии!» Я подумал: Ни хрена себе! И говорю: «Вот уж никогда бы не подумал, товарищ майор» А он подправляет: «Подполковник». — «Ну, дай бог вам счастья!»

— Безлошадные ехали в обозе?

— У нас таких почти не было. Первый же бой — половины людей нет и лошади остались лишние. Все время людей не хватало, а пополнения были из ветлазаретов. Там же многие раненые отставшие. Где наш корпус прошел, там брошенные лошади есть. А что ты сделаешь: она встала и все — бросают. Не часто, но так бывало.

В нашей области есть дикий табун лошадей в Чернышковском районе около Цимлянского моря. Предполагают, что это отставшие лошади. Они появились, когда была Сталинградская битва, этих лошадей бросали, раненных или больных, а они выживали и вот так постепенно образовался табун. Еще один табун, пишут, есть в Сальских степях на острове Водном на озере Маныч, там где я жил. Там тоже, но те остались с военных конных заводов, которые не дались ни немцам, ни русским. Их просто не смогли поймать. Есть и очевидцы на этот счет.

Еще нельзя списывать лошадь как таковую. В горных условиях, например, в труднопроходимой местности она себя покажет!

— Расскажите как разбило ваш ручной пулемет?