«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

— Это было в Карпатах, в горах. Лошадей мы оставили. Наш эскадрон направили по горам куда-то но они не скалистые, а покрытые густой растительностью — примерно как показывают в Чечне. Там до этого стояла какая-то часть, и ее целиком выбили, причем, оборона наша располагалась ниже верхней части горы, на уклоне, внизу, а кругом растительность. Вот щебенка, но ковырять с землей ее можно, окопаться в полный рост конечно нельзя. Не вижу я — кругом растительность — где немец, где чего! Нас обстреливают из минометов, и если вверху разорвется, то осколками осыпает, отсюда очень большие потери. По крайней мере, там, куда мы пришли, мы видели кровь — а кого мы сменили — не знаю. Нам приказ: кто бы к нам не пришел — все время стрелять. Вот мой окопчик был выкопан так, что я только голову спрячу и грудь, а ноги наружу. Рядом второй номер. Нам давали много патронов, мы боялись, ведь немцы подкрадывались и бросали гранату, они же сверху: он кидает издалека, да еще она катится. Поэтому, чтоб их не допустить близко, я с пулемета все время стрелял, как можно больше. Столько, что гильзы аж не помещались!

Слышу, говорят, что ранило командира отделения. Мне помкомвзвода кричит: «Ефремов, вон на том дереве кто-то сидит, а я его не вижу, но, по-моему оттуда стреляли». — «Хорошо!» Из пулемета сверху-вниз и снизу-вверх по дереву. Кто-то упал. Видно, засекли мой пулемет. Мы боялись спать. Черт его знает! Кругом эта зеленка… и вот поднялась стрельба. Все стреляют, а куда не знаю! Вдруг смотрю — катится граната. Мы вообще-то эти это предвидели и натыкали впереди палочек, чтоб она в окоп не закатилась. У меня сначала в голове пронеслось — взять да бросить назад! Она с длинной ручкой была. А потом у меня другое в голове пронеслось: А сколько она летела, а потом сколько еще катилась? Я закричал: «Граната!» А второй номер мне в это время подает диск, я диск, как расстреливаю, так ему отдаю. И граната разорвалась между мной и им. Ему два пальца оторвало, а мне в ногу. Сначала я даже не почувствовал.

Мне пулемет разворотило и меня кверху ногами подкинуло. Увидели ребята: «Ефремов, живой?» — «Да, вроде живой» Потом чувствую, что потекло. Я глянул ногу, ага, ватные штаны (это было где-то в апреле), а она вся побита осколками. Ногой попробовал, а она сгибается. Мне аж неудобно стало — то ли раненый, то ли нет. Говорю: «Кажется, я раненый». А мы там близко друг от друга — где-то метров 15-20 внизу командир эскадрона и санинструктор с ним. И говорю: «Пулемет разбило» — «Ко мне иди». Я туда, спустил штаны, а у меня нога вся в осколках. Ты вот что: «Мотай быстрей, пока ты ходишь, это ты сгоряча так, бери вот палку!» Перевязали.

Я не спал до этого дней пять, почти совершенно не спал, но знал, где наша медсанчасть. Пришел туда, а там врач один, где штаб наш. Я долго шел — сначала на костыль опирался, а потом не могу и с палкой идти, нога неметь стала. Пришел — он меня осмотрел, еще раз перевязал и говорит: «В госпиталь надо!» — «Я не могу, сил у меня нет». Он налил полстакана спирта, я выпил, и говорит: «Иди на дорогу — там тебя подберут». Я вышел на дорогу и лег в кювет спать. Не могу больше! Слышу мне кто-то: «Эй, казачок, вставай!» Глянул — подвода стоит с ранеными. Забрали меня и повезли в госпиталь.

Это тоже своя история. Мы же носили чубы, а там всех стригли. Нам разрешалось, а в госпитале нельзя, а мы не даемся — нас там с десяток казачков. Да мало не даемся! Так еще этого парикмахера с медсестрой подушками как мотанули! Они на нас, а мы на них: «Да мы вас, гадюк, сейчас всех перебьем!» Начали табуретками кидать. Тогда вмешалось начальство и говорят: «Вот вам документ! Вы выписаны из госпиталя и идите, куда хотите! Или подчиняйтесь, или идите куда хотите!» Пыл наш поубавился — постриглись. Все это было правильно, надо.

— Местное население как встречало?

— Ни одного враждебного я не встречал! И не слышал даже! Было полно вина в Румынии и Венгрии, угощали нас. Если взять Европу, то хуже россиян жили румыны, даже в то время. Чем я определяю? Они, во-первых, в селе у них все домотканое свое: как еще до революции у нас — портки, белые рубахи, без карманов, пояса ,а на них карманчики. Эти крестьяне хлеб не сеяли, считая, что хлеб — пшеница — это роскошь. Они кукурузой занимались. Я разговаривал с ними. Они говорят: «А зачем нам сажать пшеницу — получать 30 центнеров с га, когда кукуруза дает 75?! И мы ее кушаем, и скот, и птица — все мы сытые». Они нас научили есть настоящую мамалыгу, молоко козье, овечье точнее. Относились хорошо, и мы их не обижали. Мы последнее им отдадим, бедным особенно, помогали что-нибудь сделать. Шкодничали мы там, где какое-то богатое брошенное имение, может сейчас мы бы не стали, а тогда мы на всех богачей — да здравствует мировая революция!

В Венгрии тоже неплохо к нам относились. Но мы уже голодные там не были, мы даже большей частью их самих кормили, чем они нас. Одно время мы в каком-то остановились имении, граф сбежал, а осталась там кухарка или кто она… Нас заставили там установить пулеметную точку. Уж не знаю, из каких там побуждений пулеметную точку, она в тылу, а тыл — порядки тут относительные. Пурга была, зима. Нас человек 5 или 6, в этой хибарке, она хоть отапливалась, а имение само — там холодно. А мы в этом домике, где прислуга. Решили меняться, потому что холодно было на улице, а не окоп, ничего не выкопаешь. На перекрестке стоит пулемет, мы менялись. Пришли нас менять в 12 часов, я говорю: «А там что-нибудь пожрать приготовили?» — «Да, там хозяйка картошки с мясом нажарила!» Я пришел, хозяйка такая приветливая. Дали мне поесть. Я говорю: «А откуда у нее мясо? Вроде она бедная же». — «Ну, как откуда, барашек!» — «Какой такой барашек?» А я уже тоже поел. Я позвал хозяйку, а она мне что-то говорит, а я ж не понимаю. Она: «Кутья!» — «Какая кутья?» — Она меня в кладовку повела, открывает — а там собачья шкура. Я говорю ребятам: «Знаете что мы ели собаку?» — «Не может быть!» Кто смеялся, а кого рвать начало, а она не поймет.

Я до сих пор сам не пойму. Они же сами себя мадьяры называют. Венгры — это мы их так называем, и их страна называется — Мадьярулсад, а скажешь — венгр — они будут на тебя смотреть, как на… Они жили получше нас. Что интересно — они по-своему разделывали свинью на убой. У них так дома сделаны: печной очаг был одновременно сделан и под коптильню. Коптильня размещалась на чердаке, там дверки типа шкафа, и там вешалось мясо. Когда они забивали свинью, разделывали, и отдельные части там вешали коптить. И мясо у них не пропадало. Мы об этом знали, и часто оттуда снимали мясо. Поэтому я очень удивился, когда узнал про собаку, то ли они их едят, то ли это случайность, и она просто хотела нас покормить. А у нас так случилось, что ничего с собой не было, и она вела себя так, как будто так и должно все быть.

Там и зайцы были, я один раз с карабина убил. Я удивляюсь, метров с 80 попал, в сидящего правда.

Мой разъезд в Венгрии 20 пленных захватил — венгров. Мы их сдали как положено, они уже разбиты были, 2 пулемета у них было. Вот они и бродили отдельно, а мы их отдельными разъездами выискивали. Мы увидели их, и туда на полном скаку. Что это? Конная атака? Не знаю! Они сдались. Они были пешие, два пулемета только у них было.

Не видел я и не слышал, чтоб где-то было сопротивление или где-то кого-то травили или что-то еще в этом роде. Хотя нас и предупреждали, что может быть отравленная вода или еда.

— Расскажите о службе на тачанке?

— К концу войны меня перевели в пулеметный взвод, на тачанку. Скажу, что Махно изобрел очень хорошую пулеметную передвижную точку. Чем она удобна? Ее можно легко превратить в зенитную установку. Сам по себе пулемет так сделан, что если его перевернуть, дуга, за которую ты станок тащишь, превращается в стойку — и можно стрелять по зенитным целям, причем эта стойка прикрепляется к самой тачанке. Это дуга, за которую возят, она превращается в дополнительную станину, чтоб пулемет на дуге стоял.

Или вот как стрелять с пулемета с земли? Его надо приподнять. В войну это делали так (когда я был в пехоте): брали станок с колесами, ставили его так, что одно колесо внизу, а другое — вверху, а на верхнее колесо — пулемет, а сам садишься на землю. Там спицы и он не проворачивался. Пулемет при этом мог фиксироваться, а мог и нет — можно свободно его двигать, как хочешь.

На тачанке удобно открывается огонь, когда убегаешь. А мне приходилось и драпать. Война на одних победах не устроена. Еще как приходилось мотать! Но в принципе я на тачанке в военных действиях не участвовал, а так она очень удобная. С войны мы приехали на тачанках. Она рессорная была. Вот почему только там четыре лошади — я не пойму. Управлять довольно сложно. Наверное, все-таки четвертая лошадь там для того, чтоб не перевернуться и быть более устойчивой — вес все-таки солидный. Тачанка специально сделанная, не самодельная когда, очень удобная. На ней удобно ехать, это не то что верхом. В ней могло одновременно ехать трое и четвертый ездовой.

— Удавалось хоронить ребят, или похоронные команды были?

— Если бы мы сами людей своих хоронили, то кто бы шел дальше? Нам обычно всегда надо было идти вперед. Кто-то с раненным оставался, если он сам не мог — его переносили и передавали санинструктору, чтоб помочь. Надо было идти дальше. В каждом воинском соединении были похоронные команды, которые шли после. Были трофейные команды и похоронные, может это одно и то же, я не знаю. Они собирали и подсчитывали трофеи, убитых и их хоронили. Но иногда у нас самих была возможность своих хоронить. Например, мне дважды приходилось хоронить своих товарищей.