«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Когда будапештскую группировку отрезали, венгерские войска стали рассыпаться, а сдаваться боялись, и некоторые мелкие группы нападали на наши обозы, ну, и нашу часть кинули прочесать местность. Эта местность была типа нашей Волгоградской области, только там немного поровнее — как Ростовская — и лесопосадки побольше были. Я руководил конным дозором, и мы обнаружили в одной лесопосадке венгров. Мы не думали, что их там много. Когда увидели там людей, мы развернулись и может, с дури или как, но кинулись туда, а они с поднятыми руками выходят — 2 пулемета и человек 20. У меня эта картина до сих пор перед глазами. Вот почему: офицер их был раненый, сложили они оружие, мы стали стрелять верх и приказывали сложить оружие. Недалеко были там еще наши разъезды, так что, они никуда бы не ушли. Я не знаю, в каком он чине был, этот офицер, френч окровавленный был у него. Вдруг, ни с того, ни с сего, он снимает часы и френч и отдает мне. А мне не по себе как-то стало, думаю: За кого он меня принимает? Неужели он думал, что мне… противно даже как-то стало.

У нас этих часов было знаешь сколько! Мы в одном месте нашли целый сундук с часами, причем, не ручными и не карманными, а настенными, настольными, но небольшими. Когда мы все эти часы поделили, мне достались часы в прозрачном корпусе, очень красивые. Чем они были хороши — кнопку нажмешь и они отзванивали, сколько время, и я их с собой возил. Обменивались мы — махнем не глядя. Большинство часов за границей были нехорошие, штамповки, и против наших и в подметки не годились, и никто за ними не гнался.

Мы повидали там такие богатства на передовой, и деньги, что угодно, и никому это все было не нужно. Может, потому, что я на него посмотрел… я аж покраснел, махнул рукой и сказал только лишь: «Перевяжите его!» Представили меня к ордену Красной звезды уже после операции по Будапешту.

Мы под Будапештом попали под огонь наших «катюш». Не представить, как это страшно! Но мы попали не под наземный огонь, а под наших штурмовиков — РСы. Хорошо, что мы были глубоко окопаны, а то бы они не знаю, что они с нами сделали. Главное не поймем: мы ракеты пускаем туда-сюда, а они нас бьют. Кто-то стал уже стрелять по ним. Кричат: «Наши! Не стреляй!» А они нас утюжат. Там я впервые понял, что такое РС. Мы кроме основного окопа, еще и боковой подкоп делали, чтоб там спрятаться. Вот так и жили.

— Какой был самый неудачный рейд?

— В Чехословакии дошли, вместе с механизированным или танковым корпусом до Тисы и там было довольно неприятных 2-3 дня окружения. Нам нельзя было останавливаться ни в коем случае! Я не знаю, как там верховное командование — как они прошляпили,но получилось, что они авиацию подкинули и сумели наши конные группы дезорганизовать. Наша часть разбежалась, и другие части. Все смешалось! Воздушные налеты — это 2 дня — мы не знали, куда деться. Причем, я бы не сказал, что огонь был плотный. Ну, а потом это уже был же не 42 год. Наши командиры сумели организовать нас, уже независимо от части, просто тех кто рядом был. Мы и сами поняли, что нам нужно вместе, сами к ним примкнули, где командовали офицеры. Кинулись назад на прорыв, и если раньше, когда в нас стреляли, мы убегали, то на этот раз у нас выхода не было — мы разворачивались и из всех стволов стреляли. Так мало того, что мы вышли из окружения, мы вывели весь обоз. А потом наши части уже подошли — пехота, танки, и в конечном итоге мы завершили их окружение — это был как тактический эпизод.

Были и еще неудачи. Один был просто позорный, я за это и вспоминать не хочу, не приятно! Мы просто драпанули и бросили пехоту. Получилось так. На Украине штаб наш расположился в селе, лощина там была большая. Наш эскадрон занял на возвышенности оборону, а село — в лощине. Лошадей мы оставили в штабе, и с нами была еще пехота. Пехотинцы увидели, что у нас ружья ПТР, а ходили слухи, что немецкие танки где-то прорвались и была слышна стрельба. Вдруг мы видим, на другой стороне лощины появились танки и начинают расстреливать это село. С села кинулся наш штаб вместе с лошадьми, а бежали, конечно, к нам. Мы верхом — и драпать! Пехота кричит: «Куда? Казачки!» Мы проскакали несколько километров, едем все тише и тише, друг на друга не смотрим… Ребята, как же так? Мы повернулись назад, отдали лошадей, а сами пошли. Танки заняли это село. Штаб наш ушел с лошадьми, а мы все-таки вернулись к этой пехоте, но немцы сами дальше не пошли. То, что мы драпанули… Вот бывают же такие моменты: иногда тебе все ни по чем, а иногда… от чего это зависит, я даже не скажу. Когда мы румынский полк расстреляли. Ведь их было человек 500, а нас 45-50 человек, и ведь до этого мимо нас бежали, а мы не побежали, никто.

— С ПТР по пехоте стреляли?

— Нет. Разве что баловались. В одном месте мы занимали оборону на Украине. И какая-то большая река была там. Фланг нашей обороны упирался в реку, и мой пулемет был прямо у берега — я должен простреливать берег — он от меня метров 200, не больше, обрывистый и я на обрыве — там хорошо. Немецкая оборона была от нас, может, 800-1000 метров. То есть, просто так, обычными если стрелять, не достанешь. Они днем старались не появляться — наши снайпера продвигались вперед и могли снять. Я особенно боялся, ведь мою пулеметную точку уничтожали, и за ними охотились. Я был замаскирован, нас трое было в окопе. Рядом со мной недалеко — метров 10 — расчет ПТР.

Иногда пробегал там немец, но далеко — видно, но не достать, ни чего не сделаешь. А он его с ружья ПТР, а ружье бьет дальше и точнее. Я был свидетель, когда он гонял их с ружья ПТР. Но дело в том, что когда идет бой, наступление, ты же один на один, в принципе не видишь человека, а видишь людей много, прицельный огонь на отдельного человека редко получается. Человеческая натура или чего, особенно на войне... .Вот почему громко кричат? Сами себя подбадривают! А куда стрелять? — Что увидел — то и стреляй! В общем, прицельный огонь редко велся, делали плотность огня, и он свое дело делал.

— Кто додумался шерман попробовать на прочность?

— В Румынии мы маневры надумали. У нас никогда таких больших маневров не было. И так получилось, что на маневрах мою группу в плен взяли. Мы в разведку пошли, переправились через речушку, а там, оказывается, противник в белых повязках. В их штаб нас привели, даже не обезоруживали. Это были маневры, но у нас холостых патронов же не было. Предали наши ружья ПТР, сабельным подразделениям, а на них шла атака с танков американских шерманов. Такое зрелище — как дом стоит неуклюжий, огромный. Вот они стреляют вверх, а те идут. Один взял и попробовал: пробьет или нет! И подбил танк гусеницу. Тут что было! Потом, после, пробовали пробивать броню. До 20 мм броню пробивает. Но это же пуля — ну, пробила, ну и что? Надо попасть сзади — там, где бак, чтоб загорелось — бронебойно-зажигательным. Или попасть в трак танка, чтоб нарушить движение. Он тебе заднюю часть не подставит, а переднюю ты не пробьешь. И вообще у нас отношение к ПТР ружьям было не очень. Я не знаю, зачем они в массовых количествах вообще применялись. Вот поджигать ими хорошо — любое строение деревянное можно — это я и сам тоже пробовал. Патроны почти все были бронебойно-зажигательные, но таскать его неудобно.

— Какая профессия на войне самая опасная?

— Я был и в пехоте…Очень страшно идти на огонь, но ты можешь прятаться, ползти как-то. Я считаю, что самая опасная — танкист. Почему? Ты сидишь в какой-то коробке, я и сейчас даже не представляю. У тебя нет обзора. Может, это только меня касается, но я — человек степной и привык видеть все вокруг, я например, лес не люблю, там тоже стесненно как-то, ты прижат со всех сторон, ничего не видишь. Я даже не представляю, как ты в щелочку какую-то смотришь, и не знаешь, что к тебе где-то сбоку кто-то подползает! В пехоте ты точно слышишь, где больше стреляют, где меньше, ты можешь пригнуться и поползти, а ведь там за грохотом мотора вообще ничего не слышно — стреляют по тебе или нет, повернуться надо или нет. Мне приходилось несколько раз быть десантом на танке, но мы при первых же выстрелах, мы как горох рассыпались. А те шли, и мы уже за ними прятались. Примерно так и в авиации, но там все-таки видно больше.

— О Победе как узнали?

— Разве это забудешь? Это было 9 мая 45 года, стояли мы в городке Фишбах Австрия, предгорья Альп. Наш эскадрон, мы несли там комендантскую службу, я был в патруле, нас было двое — днем ходили, смотрели за порядком. И вдруг поднялась стрельба — все кричат, стреляют. Ничего не поймем. Это было днем часов в 12. Кричат: «Мир с немцами, все, немцы капитулировали!» Ну и мы начали стрелять. В это время комендант на джипе едет и кричит, а мы же с красными повязками: «Немедленно прекратить стрельбу в городе!» Это же непорядок. Мы сами прекратили и других стали заставлять, чтоб не стреляли. А вечером, вина у нас не было, радость одна и разговоры, шум.

— Поверили, что выжили?

— Да. Что интересно, на другой день летит немецкий самолет. В него стали стрелять наши зенитчики. У нас на сердце — может, это какая-то ошибка, в Праге, как известно, бои продолжались и после 9 мая.