«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

— Не только сталкивался. Я дважды был в трибунале присяжным. Если кого-то судят, то судят там профессионал — судья или прокуратура или кто-то, и один офицер и один рядовой — народные заседатели. Когда показательный процесс шел. Вот в первом случае дезертира расстреляли перед всеми.

Мне очень не понравился сериал «Штрафбат». Зачем это делают? Ну, представь себе, вооруженные люди, они знают, что погибнут. Я знал, что я не выживу, так разве я позволю над собой издеваться? Если у меня есть автомат, да еще с красной фуражкой.

Судили нашего командира взвода за пьянку, хороший человек был, жалко, а как напьется... Жаль мне его было, воевали ведь вместе, он тоже в штрафбат попал. А что делать с этими людьми? Ведь доверить оружие — не каждому штрафнику доверяли. Там люди были, которым можно доверить.

Вот пример отношений людей на передовой. Перевели нашего командира эскадрона в другую часть, повысили в звании с капитана до майора, а нам дали старшего лейтенанта, в общем молодой. Стояли мы в Венгрии в лесу, и он нам такие условия создал, так стал въедливо относится, есть же такие, вроде и все правильно, а придирается. За границей почти все офицеры спали в селах, а он спал с нами и следил, когда мы встанем, когда ляжем. Ходил и сам проверял, как начищены стремена, до какого блеска. Давал наряды рядовым, короче, нам это дело очень не нравилось. Дело дошло до того, что проверял чистку лошадей, и нашего помкомвзвода обозвал фашистом. За что, толком не знаю, что-то про лошадей они спорили, а я был комсорг. Мы пожаловались замполиту. Надо сказать, что замполит, при всем нынешнем отрицании — комиссары — пусть их, как хотят обзывают! Но вот этот разгул они никогда не позволяли. Полит отдел следил и очень строго! Он немножко притих, и вот скоро уже нам вступать в бой, нам сказали уже собираться.

Командир эскадрона нас выстроил и говорит, что вот задача такая стоит и прочее, а потом вдруг и говорит: «Я знаю, что многие недовольны моим поведением и даже слышал, что кто-то собирается меня убить. Я думаю, что у вас рука не поднимется на советского офицера!» Вдруг кто-то из строя: «Еще как поднимется!»

Это было в Венгрии, там немцы пытались прорваться к Будапешту. Нас кинули в бой, но неудачно: мы потеряли почти половину своего состава. Он показал себя с хорошей стороны и подружился с нами по-человечески, и был с нами до самого конца, в общем он оказался хороший человек. Он не ходил и не пил водку с другими офицерами. Все, что было лишне в эскадроне из имущества, он все нам раздал: в каптерке у старшины — обмундирование, шинели, портянки и прочее. Другой бы взял и продал или пропил, а он нам раздал — хорошо с нами распрощался. Вот такие человеческие моменты.

— Расскажите про батальон или полк румын?

— Во время войны у нас редко был полный состав, и нас где-то было человек 50. Мы постепенно стали к тому времени, вместо ружей ПТР, в расчеты брать пулеметы. В Румынии нас посылают занять оборону, я не знаю куда, не знаю название села. Знаю, что был хуторок, сад и метров 800 от него нас заставили нас копать оборону в полный профиль. Впереди нас ровное вспаханное поле, и в полутора километрах от нас лес. Мы окопались. У нас было 12 пулеметов Дегтярева, 2 Максима и 2 Сорокопятки. Это все на 50 человек. Я был с краю на правом фланге. Все случилось ближе к вечеру. Ночью мы окопались, замаскировались. Утром чуть светало, мы видим, что из леса много людей вооруженных бежит, и без всякого звука, ни криков, ни стрельбы. Вглядываемся — наши казачки!

Причем, в диком каком-то взбудораженном состоянии, мы ничего не понимаем. Наш командир эскадрона приказал задержать всех. Может, мы как заградотряд были, не знаю, мы где-то сзади все-таки были. Никого мы остановить не смогли, настолько люди были испуганы. Даже узнать никого не смогли! Вот так бывает, глаза выпучили и бегут, Ну, не будем же мы стрелять-то. Стрелял командир эскадрона из пистолета вверх. Единственное, что я смог, пулеметчик мимо мня с пулеметом бежал, я хотел его положить, а он: «Да у меня по-по-по-ломанный, неисправный!» Я: «Хоть диски отдай!» Он диски мне кинул пулеметные, и дальше убежали все. Три диска у меня было, и еще три диска он отдал. Мы ничего не поняли… но откровенно говоря, коленки конечно задрожали. Не помню, удалось ли задержать кого-то, даже офицеров, я — солдат не знал тогда.

Примерно через час из этого леса выходят цепи румын. Как в фильме «Чапаев» — Капелевская атака. Вот точно! Вот такими рядами они шли. Я еще подумал: дураки что ли, что они делают? Впереди нас ни единого бугорка и ямки. Никакой техники у них не было. Все только с автоматами, с далека не усмотришь, с чем, их много — более 500, несколько этих рядов, шли. Шапки такие мохнатые — гвардейские наверное. Сзади немецкие мохнатые ранцы, и они шли на нас, видимо, не зная, что мы там. Что там получилось? Мы их всех положили! Я не помню, чтобы кто-то из них до леса успел добежать. Что там сделаешь на такой ровной площадке!? А дело уже когда к обеду было, послали туда разведчиков, а через час или два налетает штук 8 самолетов немецких, и как начали нас бомбить! Это ужас какой-то! Они нас молотили, сколько могли. Улетели — стали собираться, отзываться, ни одного человека не убили. Настолько мы были врыты в землю. Были два оглушенных просто, разбита пушка сорокопятка и один станковый пулемет поврежден, что наружи были. Уже стемнело когда, подвели наших лошадей, и мы уехали. Снялись и уехали. Вот такие наши временные функции были — мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

А были случаи и такие, что самому драпать приходилось, и верхом, и пешком, и с жизнью прощаться! В Венгрии мы один раз попали в окружение, вместе с танковым корпусом. Мы подошли и остановились — а нельзя останавливаться. Потом наши генералы так говорили: «Нам надо двигаться, в движении жизнь наша!» На Тисе нам переправляться не на чем было, это Чехословакия. Вот там я тоже чуть богу душу не отдал! Перед тем, как мы напоролись на немцев, мы занимали в каком-то селе оборону, мы даже не окопались, а это было летом, туман. Мы просто оборону заняли так: где кто укрытие нашел, ну, на всякий случай.

Туман стал редеть, а впереди метров за 50 от нас колодец — было видно, журавль, и командир отделения пошел туда. Вдруг слышим: «Мать перемать!» Драка, шум борьбы. Мы туда бегом, и видим картину: этот сержант за шиворот ведет унтер-офицера немецкого, у того висит пистолет на поясе. Он его за шиворот левой ведет, а правой бьет, а впереди идет солдат, руки поднял, с карабином за плечами. У сержанта того ничего нет. Я по-немецки кое-чего мог разговаривать, 9 классов окончил. Смотрю на солдата и спрашиваю: «Ты кто?» Молчит. Думаю, не немец, лицо кавказское, а форма чисто немецкая. Я по-немецки к этому солдату, а он что-то бормочет, я понимаю, что он хуже меня по-немецки разговаривает. А унтер-офицер этот молодой-молодой. Мы их обезоружили, и мне приказали отвести их в штаб, который был где-то в двух километрах. Я их повел, они против меня щупловатые, ну, идем и с немцем разговариваем. Я говорю: «Капут? Все?» А сам так иду с автоматом, думаю, их двое, кто их знает, что им в голову придет. Привел в штаб и доложил, как их в плен взяли, и говорю: «А вот второй, по-моему, не немец». Начальник штаба как его кулаком по лицу ударит, тот аж упал: «Откуда?» — «Из Баку». Азербайджанец. Вот к этим людям, кто из наших там служил, особое отношение было, мы таких не щадили никогда.

Потом я узнал, что их обоих расстреляли. Но мне жалко унтер-офицера. Нас окружили, выхода не было — мы не знали, что с нами будет. Мы в эскадроне с собой возили пленного венгерского офицера, и его тоже расстреляли. Расстрелял мой друг, и я его не мог простить. Сам Сальский, появился в к нас 44 году, и ко мне вторым номером назначили. Земляк, фамилия его была Рудь. Я запомнил его на всю жизнь. Стали разговаривать, спрашиваю: «Как ты к нам попал?» — «Я в НКВД служил, в кадровых, и в последнее время на Каспийском море на острове, военный объект, мы охраняли. А кормили плохо, и относились к нам так плохо. Я стал об этом говорить, а мне: Ну, не нравится? — И меня на фронт направили!» Ну, может врет, может нет, но дело не в этом. Дело в том, что я убедился, что он стрелял — это же вообще, не знаю как!

Когда получилось так, что деваться нам некуда было, окружили, мы решили бросить все подводы и на конях уходить, а что делать с офицером? Командир эскадрона решил его расстрелять, и спрашивает: «Кто хочет?» и вдруг этот сальский друг говорит: «Я!» Мы с ним кушали вместе с одного котелка, и он его повел. Это было около лесопосадки, и говорит ему: «Иди». Тот попятился, отошел метров на 100, шел задом, а как только он повернулся, Рудь карабин вскинул на взлет — и убил сразу, я такой ловкости не видел. Мы с ним потом разговаривали, я спросил: «Слушай, тебе не жалко его было?» Он так ответил: «Если б мне сказали тебя расстрелять, я бы и тебя расстрелял!» Я ему и говорю: «Какая же ты гадина!» Пошел и попросил командира эскадрона, рассказал ему все и сказал: «Как хотите, а я не могу, я ему больше не доверяю!» Его перевели в другой эскадрон, а потом я узнаю, что он мародерничал, и его судили, и попал он в штрафную роту. Дали ему 10 лет, а потом амнистия, война кончилась. Он пришел, и я его встретил в Сальске после войны.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15