«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я когда демобилизовался, мне негде было найти работу. Тогда после войны мне предлагали в милицию идти работать, я не согласился. Предлагали помощником кочегара на паровоз. Там тяжеловато, и я когда его встретил, он меня угостил — в ресторан повел. Ну, вроде старое забывается. Я спросил: «Ну, чем промышляешь?» — «А! Да ты знаешь, как я живу? Я работаю в ВОХРе, сопровождаю поезда с зерном, ворую зерно и продаю». Показывает он: у него двойные брюки, и в нижние брюки он насыпает зерно и вот так выносит, а тогда за воровство давали или расстрел, или 25 лет. Я говорю: «Рудь, неужели ты не боишься?» — Он смеется: «Нет, не боюсь! Я живым не дамся!» И мне предложил — пойти туда «работать». Я говорю: «Не, избавь меня!» Потом я читал в газете, что крупную банду разоблачили. Часть расстреляли, а часть на 25 лет. Фамилий там не было, не знаю, наверное он все-таки попался.

— Щиток у «максима» не снимали в бою?

— Нет, мы не снимали. Но я знаю что были случаи…тяжелый он больно щиток этот, его носить надо было, за него надо отчитываться. Скажу так, я не пробовал стрелять в щиток, а в каску пробовал. Каску пуля пробивает, а в щиток не пробовал.

— У «максима» были пароотводные трубки?

— С одной стороны ствол заливался водой, а зимой туда подмешивали глицерин, чтоб он не замерзал. Я думаю, что этим пользовались там, где долговременная оборона. Я даже не знал, что они существуют.

— Какие вы еще помните подразделения в корпусе?

— Он очень хорошо был вооружен, оснащен техникой. При корпусе был зенитный полк, артиллерийский, полк самоходных пушек небольших. Они танкисты были, а казачью форму носили. Дальше противотанковый полк 76мм, минометный. В последнее время даже Катюши были, к концу войны. Крупные минометы были. Дивизион связи. Это при корпусе. Истребительно-противотанковый дивизион наш, а еще при каждой дивизии были свои. Я забыл сказать, ведь штатное расписание отличается кавалерийского полка от пехоты. У нас батальонов нет. Отделение — взвод — эскадрон — и 4-6 эскадронов в полку. Оснащенность артиллерией такая же, как и пехотного полка, приданные части к нему.

— Из ленд-лиза чем-нибудь пользовались?

— Я видел, их танки Шерман насквозь наше противотанковое ружье пробивает. Мы пробовали. Свой не пробовали, а этот пробовали! Чуть под трибунал не попали тогда. (смеется) У нас были маневры, стояли на отдыхе, и один решил попробовать. Шерманы эти здоровые как дом, а в последнее время у нас много было танков, и «сотки» — 100 мм самоходки.

Я скажу так, у нас даже были разговоры, что мы можем с американцами схлестнуться. С ходу. У нас были такие настроения, если бы это случилось, то мы бы не побрезговали, сильно были мы злые на их второй фронт, хотя они в конце концов нас завалили тушенкой. Тушенка была очень хорошая, и колбасы были в 2-х килограммовых цинковых коробках. Еще сгущенное сушеное молоко и яичный порошок. Все это неплохие штуки — выручали нас здорово, а вот за машины им за это поклониться в ножки можно, студебекеры, доджи, шевроле, виллисы. Мы больше чем на половину перешли на их автомобили — хорошая техника была. Самолеты мы их видели, когда пролетали — ничего не могу сказать. Танки плохие. Стрелкового их оружия у нас не было. Пехота, правда, еще получала ботинки американские очень хорошие, обмотки тоже. Наши только потом стали делать такие машины.

— «Дегтярев» вам нравился?

— Единственный в нем недостаток, я считаю, что неудобно прицельно стрелять с рук. Только с сошек. Дело в том, что затвор сильно длинно ходит. Не так, как на автомате, а такая длина его отхода, что не взяться, а ведь мне же надо где-то взяться другой рукой. Вот правой нажимаешь на спуск, а левой надо держать, а за ствол я не могу держать — он горячий. А необходимость такая была — с рук стрелять. Ну, как-то стреляли все равно, с ходу, дальше ухватывались — неудобно, но стрелял! Был случай такой с Корсунь-Шевченковской группировкой. Немцы самолетами сбрасывали провизию и боеприпасы своим окруженным. Их там было много дивизий, и летали они ночью. Никогда я не думал, что настолько пуля медленно летит. Чистое небо, я вижу его — трехмоторный транспортный самолет — я в него стреляю трассирующими, и вижу свои пули, как будто я в него камнем бросаю.

— А как заряжали, простые и через сколько-то трассирующий?

— Это кто как захочет, сколько чего дадут. У меня обычные были. Зачем мне трассирующие? Ведь у них есть недостаток — они указывают, где ты есть. Но зато я могу определить, куда я попадаю, чтоб куда-то пристреляться. Но я за этим не гонялся. Другое дело — бронебойно-зажигательные. Это получше. Они имели на головке свою какую-то отметку. Мы когда потеряли две трети своего состава, в одном из больших сел нам не разрешали жечь хаты.

— А зачем их жечь?

— Немцы там сидят. Мы кричим «Ура» — идем в атаку, а нас бьют! А потом нам разрешили жечь. Крыши из камыша, зажигательными бьешь, хата горит — они бегут, и тогда уже мы их бьем.

— Расскажите о вашем участии в трибунале?

— Много идет разговоров о том, почему такую огромную машину, как фашистская Германия, мог победить СССР? В основном идут извращения, чтоб опакостить то, что было. Я во многом не согласен с тем, что было раньше. И сегодняшние коммунисты — уже не те, они признают, что плохо было с ГУЛАГом. Вот уткнулись в этот ГУЛАГ.

Ведь всех не перестреляешь, да и ни к чему это, а не было тогда во главе угла, чтоб всех убивать. Закон есть закон: пленных нельзя убивать — их надо брать, а там суд разберется — плохие они или хорошие. Я в этой связи и хочу сказать, что одними из главных причин нашей Победы стали — патриотизм, жесткая дисциплина и взаимовыручка, товарищество внутри! Без этого невозможно было. И когда говорят, что это за счет штрафбатов, трибуналов, это чушь, ведь они были везде, и у немцев были. И сейчас, наверное есть дисциплинарные батальоны, но они по-разному называются.

Когда судили человека за проступок, который он совершил, еще не каждого в штрафбат пошлют — ведь ему надо доверять оружие. Поэтому их не так уж и много было. Я несколько эпизодов расскажу.

Впервые я столкнулся с военным трибуналом в начале 43 года под Ростовом, когда солдат дезертировал из нашего полка. Его осудили открытым способом, как положено, и тут же расстреляли перед всеми. Это еще я в стрелковом полку был на Миусе. Я тогда впервые узнал о трибунале. В каждой части был так называемый представитель особого отдела — тогда назывались они — СМЕРШ. Мы знали, что СМЕРШ — смерть шпионам переводится, и считали что это обыденное название. Это контрразведка. Оказывается, это было официальное название.

Мне пришлось побывать в качестве свидетеля там на допросе. Обычно же когда случается что-то выходящее за рамки, то представители присутствуют при этом. Они набирали стукачей. А то, что они были, я как комсорг, знаю, мне и самому предлагали. Трудно было, но я отказался. Мне тогда предлагали кандидата в члены партии, он меня уговаривал — Старший лейтенант — я говорю: «Честно говоря, противно слушать! (может, мне человек еще хороший попался) Я насколько знаю вокруг себя людей, они настолько патриоты, настолько люди готовы все сделать! Ты не трогай меня. Если надо будет, я к тебе первый приду — и доложу!»

Второй сильнейший контроль в армии, который был — со стороны политработников. Особенно он касался командного состава. Мне не раз приходилось наблюдать. Дело в том, что если солдат ограничен рамками устава и за ним постоянно смотрят. А за командирами, у которых есть больше возможностей и выпить и т.д. Так вот, большую очень роль и в патриотизме, и в налаживании дисциплины, сыграли как раз политруки. Никого они, конечно, в партию вступать не заставляли в армии, а вот я вступил в очень тяжелое время. Ну, зачем мне — рядовому — в такое тяжелое время вступать в партию!? Ради карьеры!? Какая там может быть карьера? — Носи пулемет и стреляй! Единственное моя была карьера и привилегия — это впереди всех идти — так же, как и комсорга. Политруки писали каждый день донесения, командир — свое, политработник — свое: о состоянии человеческого фактора.

Ну и о трибунале. Уже будучи в кавалерийском корпусе, у нас во взводе произошел нехороший случай. Командир взвода, латыш, по фамилии Лукашек, это подлинная его фамилия. Как ни странно он в летах был, а звание — лейтенант. Когда мы попали в крупный бой, у нас остался из четырех командиров взводов только один он, а нас со 150 человек всего где-то 45-50. Вместо взвода отделение — человек 15. Это было Корсунь-Шевченковская операция — Гуляй-поле, где-то там Махно когда-то гулял, это левобережье Днепра. Когда ликвидировали мы эту группировку, а немцы ее снабжали воздухом — бросали парашюты с боеприпасами и едой — очень много этих парашютов попало к нам. А парашют — это шелк, и вот когда мы ее уничтожили, нас на переформирование отправили в села. А села бедные — кушать у них там нечего, очень бедные хаты, украинское село. Ну, и он вдруг запил, а вообще-то он был парторг и читал лекции даже — грамотный был. И запил не на один день.