«Красная звезда» за сентябрь 1942 года: «Гнусный враг»

Я родилась 24 октября 1927 года на хуторе Гончаровка Октябрьского района Сталинградской области. Наш хуторок невеликий, около ста дворов. В нем в основном жили исконные украинцы, говорившие между собой только по-украински. Наши предки перешли на вольные земли еще при русском царе. Моя фамилия по отцу: Сердюк, окончание «-ов» приставили уже при выдаче паспорта. Односельчане преимущественно имели фамилии Цыбуля, Костенко, Кумейко, Литвин, Кобыш. Многим после выдачи документов также «-ов» добавили. Если на хутор приезжала семья, говорящая по-русски, то их тут же называли москалями. Но никакой вражды, естественно, не было, жили очень дружно, по-соседски. Мои родители были простыми колхозниками.

Мама Марья Тарасовна очень рано умерла в 35 лет, в 1935 году. А отец Гавриил Андреевич, 1901 года рождения, после ее смерти вторично женился, так как нужно было воспитывать трех девочек: старшую Александру, меня и младшую Таисию. В те годы в семьях было много детей – мачеха привела с собой еще трех ребятишек. Бегали по улице бедные и голодные. Тогда очень тяжело жилось. Детство у меня получилось адское. Одежды не хватало, ничего нельзя было купить, да и не за что. На трудодни в колхозе давали по 100 грамм зерна, не больше, и ни одной копейки. Выручала корова в хозяйстве. Мачеха продавала сметану и масло на рынке, зарабатывала какую-то копейку, чтобы те же свечки, керосин, мыло и соль купить. Больше ничего мы не видели. До сих пор помню, что мы часто до войны чистили стекло керосиновых ламп, которое очень быстро коптилось. Ну что еще рассказать о детстве: я ходила в начальную хуторскую четырехклассную школу, в которой все ученики сидели в одном классе.

После четырех классов пошла трудиться в колхоз. Работала в поле, воду возила на загон трактористам и комбайнерам. Новости мы узнавали только из газеты, так как радио на хуторе не было. Отец выписывал какую-то газету, но нам, детворе, ее не давали читать, да мы не больно-то и интересовались. Так как хутор располагался от райцентра в десяти километрах, то в воскресенье 22 июня 1941 года прискакал посыльный на лошади. Сообщил о начале войны с Германией, и в тот же день начали забирать мужчин. Папу с первых дней войны мобилизовали в Красную Армию. Забрали из хутора всех, а вернулась лишь маленькая часть. Я же с 1941-го на 1942 год целую зиму отработала свинаркой, хотя мне еще и пятнадцати лет не было. Напарницей трудилась девчонка на год или два старше. Причем работали вдали от хутора.

Летом 1942 года развернулись сильные бои у села Абганерово поблизости от нас. К счастью, у нас только бомбежка прошла, и вскоре пришли немцы. Хутор заняли в конце августа, на дворе еще тепло было. В первый же день оккупации через Гончаровку прошло великое множество наших военнопленных. Как сейчас вспоминается: бедные ребята уныло бредут по дороге. Немцы в то время были очень сильные, ездили исключительно на машинах. Хутор на время превратился в штабной центр какой-то немецкой части, дома мгновенно опутали проводами, везде стояли машины и мотоциклы. Шик и блеск. Что еще запомнилось: очень сильно разнилась новенькая, с иголочки немецкая форма и разорванная, штопанная-перештопанная советская форма на военнопленных. Чувствовалось, что немцы хорошо подготовились к войне с нами.

Вскоре следом за немцами появились румыны, которые вели себя, откровенно говоря, весьма нагловато. Немцы относились к нам с определенной долей жалости, ведь видели, какие мы бедные. У нас в хате никто не селился, ведь семья большая, хата из одной комнатки, в которой стояла русская печка, все спали на полу на соломе. Родители, шестеро детей, да еще мачехина сестра приехала в эвакуацию с четырьмя ребятишками. У нас даже повернуться было негде. В начале осени 1942 года резко похолодало, немцы в полном составе умотали в Сталинград, где им настала крышка.

Остались на хуторе одни румыны. Курей переели еще немцы, их не так и много по дворам ходило. Свиней и коров также зарезали. Все подчистую забрали румыны и немцы в первые недели оккупации. Бойню устроили под открытым небом, мы рядом стояли голодными. Уже осенью как-то очень быстро выбрали старосту, деда Сайко, по фамилии или Костенко, или Кумейко, сейчас уже точно не помню. Он дружил с моим отцом, но был постарше папы, поэтому его не взяли в мобилизацию. Несмотря на то, что наш хутор был в оккупации где-то четыре месяца, староста начал наводить свои порядки. Мачеха к нему пошла попросить быков, у нас же леса не было, поэтому для топки хаты на зиму заготавливали траву в полях, и чтобы ее привезти, нужны были быки. По возвращению очень обижалась, ведь дед Сайко дружил с отцом, а быков-то не дал, как она говорила. И полицаи объявились сразу, человек пять. Причем молодые ребята, почему их на войну не забрали, даже и не знаю. Относились они к фамилиям Кумейко и Костенко. У нас на хуторе в начале войны поселилась семья эвакуированных евреев, детки и женщины, мужчин там не было, всего человек семь. Особенно мне из евреев запомнился молоденький хорошенький мальчик, который ходил с гипсом из-за поломанной руки. И что вы думаете, наши полицаи расправились с ними. Сами ведь местные же люди, отчего бы не подсказать евреям: таков закон у немцев, что вам не жить, идите в степь, по ней можно и до Астрахани добраться, где немцев не было. Но полицаи с ними безжалостно расправились и мы все, жители хутора, были в шоке. Что с полицаями и старостой случилось после освобождения хутора? Не знаю, они успели как-то очень незаметно и аккуратно удрать с отступающим врагом.

Чем мы занимались во время оккупации? В основном заготавливали траву на зиму. Несчастные люди. Вокруг степь да степь кругом, да еще и куча балок. Леса нет, трудновато жить: ни грибов, ни ягод, ни дров не заготовишь. Кроме того, начались трудности из-за отсутствия спичек. Тогда мы стали кизяк держать в печке, окутывали его золой, и получали угольки. Детвора, в том числе и я, бегала на поле боя, где самостоятельно разряжали снаряды: вынимали длинные, как макаронины, полоски пороха чуть тоньше пальца толщиной. Встречались и насыпные снаряды. Мы их также разряжали, и приносили домой в мешочках. После этот порох подносили к угольку, он тотчас же вспыхивал, и так добывали огонь. Вместо керосиновых ламп использовали гильзы, которые были прибиты с двух сторон: в них коптился фитилек. Во время войны все завели себе такие коптилки из гильз. Знаете, что несет народу война? Это смерть, голод и холод.

Теперь расскажу об освобождении хутора. Бои прошли над нашими домами. Румын ужас как много погибло. Заводилой среди подростков была девчонка постарше остальных, она до войны была комсомолкой, и после того, как установилось затишье, мы, детвора, собрались возле нее, и вместе пошли посмотреть, что возле ветряной мельницы происходит, где как раз бои шли. Увидели только одного нашего убитого офицера, а румын в каждом окопе валялось куча. Но нас оттуда солдаты выпроводили, еще и набросились на эту девушку: «Ты чего сюда привела детей, ты что, здесь столько трупов!» Но мы отчего-то не боялись погибших.

После освобождения на хуторе сразу же арестовали двоих: дядьку Степку и дядьку Саньку. Последний был председателем сельсовета до войны. Когда наши летом 1942-го отступали, дядя Степа, работавший в колхозе трактористом, заехал домой на большом крытом грузовике. Я хорошо помню, что он не стал отступать вместе с войсками, а вместе с дядькой Санькой остался в хуторе. Полицаи их не тронули, потому что те стали помогать немцам, дядя Степа свою машину поставил в саду, ее немцы пришли и забрали, она была хорошая и готовенькая к поездке.

В апреле 1943 года хуторских молодых девушек мобилизовали и отправили в Сталинград, где в то время повсюду царила страшная разруха. Меня определили в эвакогоспиталь № 1796. Это надо было видеть, что там творилось: везли тяжелораненых и без ног, и без рук. Хирургами трудились военные мужчины и женщины, которые ходили в форме с погонами, а медсестры, как и мы, санитарки, носили свою гражданскую одежду. Хирургами были и женщины, у мужчины. В основном санитарками трудились такие же, как и я, девчонки из деревень и хуторов, разве что постарше, я оказалась самая молоденькая, да еще и росточком невысокая. Нам поручали самую грязную и тяжелую работу в палатах. Ставили и в перевязочную, когда медсестер не хватало. Мы вместе с медсестрами считались вольнонаемными, а вот все врачи были аттестованы в госпитале.

Из Сталинграда осенью наш госпиталь передвинулся в город Орехов Запорожской области, где простоял всю зиму. Много времени провели в пути, ехали в теплушках на нарах. Грелись у печек-буржуек, которые стояли в центре вагона. По прибытию в Орехов нам в первую очередь нужно было найти квартиры. Я пошла втроем с подружками на поиски, и сразу же возле вокзала отыскали симпатичный домик, в котором жили дедушка с бабушкой. Они нас пустили к себе на квартиру. Быстро всем квартиры нашли. Тогда люди свободно к себе пускали. В январе 1944 года произошел страшный налет вражеской авиации на городскую станцию, а мы с подружками жили рядом. Не знали, что делать, выскочили от испуга на улицу, хотя не надо было этого делать. Меня взрывной волной обдало, в итоге по всему лицу от осколков пошли шрамы: и на щеке, и на левом виске, и на лбу. Все было разбито. Нос сильно пострадал, до сих пор внутри все искривлено. На правой руке получила рваную касательную рану. Да еще и контузию в придачу. Лечилась в своем же госпитале.