Снайпер — Калугина Клавдия Ефремовна
Начали рыть полигон. Я — из небогатой семьи. И дрова рубила, и воду носила, я, привычная к этому делу, работала хорошо. Меня оставили, даже дали увольнительную домой. Когда начали учить стрелять, у меня не получалось. Я стреляю, и все — в «молоко». Тогда Баранцева Зинаида Андреевна, наш командир отделения, стала заниматься со мной отдельно. Научила меня очень хорошо стрелять. И школу я закончила, а кто хорошо школу заканчивал, тому давали американские подарки. Снайперская пара у меня была Маруся Чибенцева. Из Ижевска Удмурдской АССР. Мы с ней дружили. И вот, нас, очень много девушек, отправили 1 марта 1944 года на фронт.
— Эта школа была сформирована в 42-м году?
— Да, ЦК комсомола организовал эту школу. Успенская все наши документы в ЦК комсомола отдала. Колчак — Герой Советского Союза, начальник школы. А Никифорова — политработник. В списках все учащиеся были, а внизу написано с кем живет, личные сведения.
— Получается, обучение — чуть больше полугода, девять месяцев?
— Да. Потом, ехали мы в телячьих вагонах, с печками. Не довезли до фронта, высадили. И была такая пурга, нам дали машину грузовую, чтобы привезти нас на фронт, поближе, в запасной полк. Машина! Мы ее всю дорогу на себе тащили. Столько было снегу. Пришли. Я не помню, сколько шли — день , два, три… Давно было. Дали нам маскировочые костюмы. Винтовки мы забинтовали бинтами. Рано утром нас покормили и с собой дали бутерброды: хлеб и американскую колбасу. Весь обед! И мы пошли в траншеи. Все занесло — все ходы и выходы. Нам пришлось ползти. Нас, наверное, было человек 12, и вот Надя Логинова (ее потом ранило) поползла в сторону немцев на нейтральную полосу, а нейтральная полоса вся заминирована. Еще только первый день — мы так боялись! Крикнули погромче: «Надя! Надя! Сюда, сюда!» Она вернулась, и мы поползли. Приползли в эту траншею, она вся в снегу. Снег шел, наверное, несколько дней. Немцы чистили открыто траншеи. В этот день можно было хоть десяток немцев убить. Но, понимаете, убить человека в первый раз! У нас разные люди были, одна из партизан была — Зина Гаврилова, другая секретарь комсомольской организации — Таня Федорова. Мы с Марусей Чигвинцевой только смотрели. Мы так и не смогли нажать на курок, тяжело. А они открыли счет. И когда мы вечером пришли в землянку, начали впечатлениями обмениваться, мы ничего с Марусей не могли сказать и всю ночь ругали себя: «Вот трусихи! Вот трусихи! Для чего же мы приехали на фронт?» Ну, нам стало обидно, почему они открыли счет, а мы нет? И вот, следующий день. Там бруствер был и амбразурка для солдат, а для пулемета — стол. И вот немец «чистил» эту пулеметную точку. Я выстрелила. Он упал, и его стащили туда за ноги. Это был первый немец. Потом и наши и они чистили ночью снег. Он быстро растаял, потом тепло стало.
В одном месте было озеро. Немцы ходили умываться, даже в нижнем белье бегали. Так вот Зина Гаврилова стрельнула, убила. И немцы не стали ходить туда умываться. Мы уже стояли, это было уже лето, не то июнь, не то май, и уже не каждый в своей амбразуре, потому что у немцев никакого движения не было, и у нас не стало. Мы стояли днем, а солдаты стояли ночью, днем спали. И вот мы с Марусей поставили винтовки в амбразуру и наблюдали за немецкой обороной. И вот я наблюдала в свою очередь (потому что устают глаза), и вот Маруся говорит: «Давай, я теперь встану». И она встала, а солнечный день был, и, видно, она шевельнула линзу. Только встала — выстрел, и она упала. Ой, как я заплакала! 200 метров немец был от нас. Я кричала на всю траншею, солдаты выбежали: «Тише, тише, сейчас откроют минометный огонь!» Ну, где там тише. Это первая моя подруга. Мы до вечера сидели, а я все плакала. Потом мы ее хоронили. Я помню, цветов было много полевых. Под Оршей это было, 3-й Белорусский. Сейчас ее могилку перенесли в деревню Ботвиново Могилевской области, там ее Родина. Потом у нас еще Надю Лугину ранило, а у меня вторая снайперская пара тоже Маруся была, Гулякина .
Мы стояли в обороне все лето: кругом все фронты наступали, а у нас такая крепкая оборона. И, как-то (я не помню число, но не август: не то — июнь, не то — июль) нас рано услали на передовую. Была артподготовка — «Катюши». Когда «Катюша» стреляет, аж гимнастерка сзади колышется на спине. И пошли солдаты. Разведчики разминировали все проходы. Солдаты пошли в атаку, а мы таскали раненых. Вот, я помню, взяли одного какого-то офицера, а у него чемоданчик. А мы с четырех утра не спавши, не евши. Говорю: «Брось чемодан», ну что там у него в чемодане? Тяжело же таскать! «Не брошу, не тащите меня, если не хотите с чемоданом». Ну, потащили, что с ним делать. Уже после войны я узнала, что у него в этом чемоданчике была маленькая скрипка. И он не хотел ее бросить. Это уже при встрече выяснилось.
Уже дело к вечеру, а немцев никак из их траншей не выбьют. Давайте, говорят, девчата, и вы туда. И всех ездовых туда собрали, жителей. Зачем? Мы зашли в траншею — ничего не можем сделать — уже темнеет. А людей осталось мало-мало, почти одни девчата да ездовые. Берите, говорят, раненых, кого сможете унести, и возвращайтесь в свои траншеи. Мы взяли не всех, потому что не унести всех. А потом немцы добивали тех, кто остался, они так кричали, так кричали! — их штыками добивали. И поставили нас на ночь в нашей траншее. Перед нами все разминировано. Я стою — ничего не видно. Еще кто-то стоит, еще кто-то стоит — не видно. А в 4 часа устаю — уже все. У нас был лейтенант, командир взвода Менкулевян, и вот он от одной девушки до другой ходил. От одной к другой. Контролировал. А мы все превратились в слух. Раньше были минные поля, потом проволочные заграждения — всяких консервных банок навешивали, если пошевелится — банки гремят. Слышно. А тут ничего не слышно. А вдруг ночью немцы пойдут?
Потом утром — подкрепление — белорусов прислали. Опять — артподготовка, и пошли все в атаку. Подошли к немецкой траншее, а она пустая. Их так потрепали, что они ночью ушли. И мы их еле-еле догнали у Днепра. Еле за ними успели. С одной стороны — мы, с другой — танки. И с одной стороны , где рожь и бугор большой был, били пулеметчик и снайпер, не давали головы поднять. Командиром нашего полка Леонид Ердюков был.
— А какой полк?
— 1156-й полк 33-й армии. 344-й стрелковой дивизии. Тогда Ердюков говорит: «Уничтожить». Нас было человек 12, прицелились и, конечно, уничтожили. И наши солдаты смогли пойти, перешли на ту сторону. Мы последними на лодке переплывали, лодка перевернулась, и мы в воду окунулись. Нам еще говорят: «Девчата, давайте, мы винтовки вытащим!»
Нет, я еще не все рассказала. Вот этот бугор. Пошли в атаку. Залегли, потому что там снайпер-пулеметчик. Около меня был начальник штаба нашего полка Алексей Титаев. У него была фуражка с ярким околышком. В него сразу стрельнули. Он посинел, завалился. Нас после боя попросили вытащить раненых. Я подползла к одному раненому, а у него — ранение в живот. Стала поднимать, а у него кишки, как на квасе, сразу вылезло все. Я не знаю, как с этими кишками поступать. Говорю: «Я сейчас санитара позову». И уползла к другому раненому, потому что я с ним ничего не могу сделать. А жара была! Он уже чернеет. Уже потом на встрече Зина Гаврилова рассказывала: «Я подползла к одному раненому, а у него кишки все наружу. Он меня схватил за руку и костенеет. Я думаю — я руку не вытащу. А он, наверное, скажет: одна уползла и вторая теперь меня тоже не возьмет. И он умер, я потом ползла со следующим, — а он тоже умер». Переправились мы на ту сторону. Наш командир полка Ердюков бьет одного здоровенного немца, молодого парня. Мы говорим: "Вы чего его бьете? А он говорит: «Это — мой сосед, это — власовец». Он его убил. Федорову ранило, Ирину Грачеву ранило — многих девчат, я уже забыла имена, многих. Нас очень мало осталось. Марусю Гулякину снова ранило. Меня контузило, но я не пошла к санитарам, потому что кругом — кровь, у меня вся гимнастерка пробита, как горохом, и глухая я. Чего, думаю, я пойду, чего они мне сделают? Там кругом без ног, без рук, в крови, а чего я пойду? И не пошла.
Ну, потом мы пошли дальше. Очутились на территории Польши и попали не в окружение, а «в подкову». Мы выходили тихонечко из этого окружения. У нас лопаты были, котелки, мы все обмотали тряпками, чтобы не гремели. Вышли из окружения и нас перебросили на Ленинградский фронт. Я не могу сейчас сказать, сколько километров, но очень долго мы шли. Немецкие самолеты бомбили. Над нами один раз такой был воздушный бой! С неба осколки летели!
Спать негде, спали на земле, на снегу. А постель — мы с Марусей стелили телогрейки. Замерзали все. Гармонист говорит как-то: «Давайте все пляшите, чтобы согреться».
Комментарии